Каково быть журналистом, когда всё больше изданий признают иноагентами и нежелательными организациями? Вот шесть историй из флешмоба #запрещенная_профессия

— Прекрасно помню день, когда решила стать журналистом. Год 2001–2002, осень, центр Минска, квартира с видом на парк Горького, полная книг и аромата духов Angel от Thierry Mugler. Там жила мой репетитор. Бывает же — идешь к кому-то подтягивать английский, а человек полностью меняет твою жизнь.

С Зоей Александровной мы пели песни The Beatles и Барбары Стрейзанд, смотрели фильмы с субтитрами и слушали (на кассетах) еще не переведенного на русский «Гарри Поттера».

Но больше всего мне нравилось смотреть с ней «Школу злословия», которую она записывала на видеокассеты. Во время просмотра она часто нажимала на паузу, чтобы я успела записать удачный вопрос ведущих или название фильма или книги, которые упоминали гости. И вот посреди одной из передач Зоя Александровна вдруг сказала мне: «А может, тебе стать журналистом?».

Следующие несколько лет, когда я видела в тексте это слово — «журналист», — у меня по телу бежали мурашки. Я не могла поверить, что однажды я так смогу себя называть.

Потом была первая работа мечты. В конце 90-х — начале нулевых в Беларуси выходила «Белорусская деловая газета», в которой работали лучшие пишущие журналисты страны. Один из них — культурный обозреватель Максим Жбанков — ненадолго стал моим редактором. Без него, как и без Зои Александровны, я бы вряд ли продвинулась на этом пути.

А дальше был Париж, мечты стать режиссером, сценаристом, работать в мире моды… Поступление в Высшую школу журналистики в Институте политических наук и слова важного для меня человека о том, как же мне повезло оказаться среди студентов этого вуза.

В сентябре 2011 года, чтобы заниматься любимой профессией на родном языке, из лучшего и самого любимого города в мире я переехала в Москву. Пять лет я искала себе оправдание, пока в моей жизни не случилась «Медуза» — с тех пор я без оговорок называю себя журналистом и очень горжусь своей профессией. Но в последнее время вместо бабочек в животе и приятных мурашек по телу слово «журналист» всё чаще вызывает у меня страх — за безопасность и свободу, мою и моих друзей и близких. Так уж вышло, что среди них очень много людей этой профессии. Надеюсь, так будет и дальше.

— Стать журналисткой я хотела всегда. И об этом знали все. Даже было такое, что на выпускном вечере в вузе поток студентов младше меня на год выпустил сцену, где я, прорываясь сквозь линию огня, беру интервью. Я ею и стала. Так получилось, что сначала работала на местном телеканале в Ухте, потом немного позанималась журналистикой в Днепре. А потом судьба закинула меня в Томск. И я стала работать на «ТВ-2». Горжусь своими коллегами, горжусь немного собой, что начала писать лонгриды. Я знаю, что если мне когда-нибудь придется подписывать каждый свой пост ужасным сообщением «ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА», то я уйду из российской журналистики.

— Лето 2016-го, мне выдали книжку Лены Костюченко, я сажусь в автобус, начинаю читать, пропускаю свою остановку и уезжаю в итоге с «Калужской» на «Теплый Стан», куда мне совсем не надо. Тем июлем я начинаю что-то хотеть писать. Свой первый текст о том, какие маркетинговые технологии используют владельцы магазинов в TOR, продаю в «МБХ медиа». На четвертом курсе, когда приходит пора писать диплом, назначаю интервью 20 журналистам, на которых я ориентируюсь. Роман Анин рисует мне на листике схемы. Позже он берет меня в школу журналистики в Ригу. Расследователь из меня, честно говоря, никакой, и спустя пару месяцев я оказываюсь в веселом издании «Батенька, да вы трансформер». Тогдашний молодой человек дарит мне цветы за каждую номинацию на «Редколлегию». Однажды я даже ее получаю.

Лето 2021-го, у нас всё больше иностранных агентов и меньше изданий, где можно работать, и из страны начинают уезжать не только знакомые, но и друзья. Я в НКО, но тревожусь, как бы с ним ничего не случилось. Меня беспокоит судьба «Важных историй», которые я покинула этой весной. Думаю уже: «Ладно, пусть иноагентами, главное, чтобы не нежелательной». Иллюзий осталось немного.

— Меня всегда тянуло в ту часть журналистики, которая далека (обычно) от больших бурь — писать о музыке (и в целом о культуре в обществе) я и 10 лет назад хотел больше, чем о чем-либо еще. Хотя в итоге дольше всего я, кажется, писал про законы, запреты и приключения государства в интернете. Из четырех изданий, для которых я об этом писал, два заблокированы и уничтожены, два просто закрылись (и без труда контент оттуда тоже не найти). Осталась музыка — с ней, видимо, и выживем.

Собственно, с музыкой я сперва попал в Gaudeamus (с бывшими сотрудниками которой я постоянно пересекаюсь до сих пор в том числе и на планерках два раза в неделю), где внезапно стал еще писать и про политику (так как был политологом и понимал в оттенках серого на избирательных бюллетенях). Причины? Хотел записать альбом и заработать денег. Очень смешно об этом вспоминать сейчас. Петь я бросил, а писать тексты остался.

С музыкой я шел в «Бумагу», в «Русский репортер» (еще старый), для которых упорно писал, несмотря ни на что, с музыкой я пришел вот сюда, где я есть.
С музыкой же я попал в школу культурной журналистики Pro Arte (с выпускниками которой я постоянно пересекаюсь до сих пор в том числе и на планерках два раза в неделю), первый день которой пришелся на 11 декабря 2011 года и на которую я приехал прямо с Болотной площади, уверенный, что сейчас-то станет совсем зашибись. То было очень интересное время, когда даже при совсем крошечном рынке и минимуме возможностей было ощущение, что ты можешь всё, надо только постараться. Мы слушали не менее воодушевленного Сергея Пархоменко и читали только вышедший номер «Коммерсантъ — Власть» про выборы. Оттуда через пару дней уволили Максима Ковальского — и, собственно, считается, что как раз с того момента стало совсем не зашибись.

Что было дальше, вы знаете и без меня. Что будет дальше, не знает никто. Но при всех вводных я все-таки буду сохранять оптимизм и верить в то, что всё в итоге будет хорошо. И, надеюсь, очень скоро. А иначе зачем это всё?

— 2012 год, я стою в книжном. Мой друг пришел за «Бойцовским клубом», а меня взял за компанию. Я глядел на полки стерильного белого цвета, разглядывал корешки книг, тогда в голове возникла мысль: «Я хочу прочитать их все, я хочу что-нибудь написать».

И написал позже. Это был рассказ «Добровольный утопленник» — жуткая графомания с простыми метафорами и пафосным слогом, но именно с него начался мой очень долгий, порой трудный творческий путь.

Я проглатывал книги, писал заметки, рассказы, начал интересоваться журналистикой. В ней я увидел настоящую силу слов, силу, которой захотелось овладеть самому. На втором курсе универа я точно решил, что буду штурмовать журфак в магистратуре. Потом случился Санкт-Петербург, где я исполнил свою мечту. Некоторое время писал для одной газеты, а полтора года назад попал на DTF.

Быть журналистом в России сложно, если ты не восхищаешься властью, не хвалишь «особый путь страны». Ты русофоб и иноагент. Но патриотизм — это не только восхищение страной, но и умение видеть ее проблемы, рассказать о них людям, попытаться решить их. Но в современной России тебе не дадут этого сделать. Честная журналистика в РФ — это #запрещенная_профессия.

Но я уверен, что когда-нибудь всё наладится. Это простые и наивные слова, но надеюсь, что однажды они обретут материальную форму. Один великий волшебник сказал: «Счастье можно найти в темные времена, если не забывать обращаться к свету». Да будет так!

Выражаю поддержку всем независимым СМИ и журналистам РФ.

— Журналистом я хотела быть примерно всегда. Писала сочинения на пятерки и убалтывала учителей. Я топила за справедливость, но юристом становиться было скучно. А журналист, как мне казалось, по-настоящему справедлив, потому что объективен. Мои старшие классы пришлись на время надежд, а первые курсы — на Болотную и Крым, и верилось, что всю эту несправедливость мы сейчас победим. Всего-то надо быть хорошим журналистом и в поте лица своего трудиться и рассказывать людям, что происходит.

Случился «Дождь» — лучшее место для журналиста в России. Мой последний бастион, в который я верю. Эта работа полностью отражала мою гражданскую позицию, мои взгляды, но при этом я говорила себе: первая заповедь — будь объективен, и тогда будешь справедлив.

Потом я сильно выгорела. Просто устала сама. Там новая работа в «Амурских» — без новостного угара, более спокойная и лично для меня более интересная. И что важно — я продолжаю в этой работе быть журналистом.

И я всё еще думала, что важно просто трудиться в поте лица своего и рассказывать людям истории.

Не сработало. Не случилось. Всем плевать. Я пробегаю глазами эти новости о том, что всех вокруг запретили, и плюю сама — я привыкла. Меня убивает уровень невежества, и я боюсь стать такой же. Ведь если я привыкну к тому, что иноагенты и нежелательные — это норма, то к чему еще меня могут приучить?

Спасибо работе за высокий уровень критического мышления, но даже он, сука, не выдерживает этой новой реальности. Я бегу от нее. И тут же виню себя. И снова бегу.