Что не так с системой образования в России, почему мы не хотим учиться в колледжах и как сделать онлайн-обучение эффективнее? Рассказывает куратор проекта School of Education

Какие проблемы есть у российской системы образования, что может поднять престиж профессии учителя и почему в пандемию всем было так сложно учиться онлайн?

Ко Дню знаний «Бумага» поговорила с Соней Смысловой, куратором проекта School of Education, в котором учат педагогов и других специалистов критическому и креативному мышлению, общению с учениками и современным методикам преподавания.

В октябре Соня отправится в Кембридж, где будет проводить исследование на тему life-long learning — учебы на протяжении всей жизни.

Соня Смыслова

куратор проекта School of Education

— Часто можно услышать мнение, что в СССР образование было лучшим в мире, а Россия продолжает традиции. Насколько это соответствует действительности?

— Я думаю, в свое время в некоторых аспектах советская система образования была прекрасна и решала те задачи, которые перед ней стояли. Может ли она эффективно работать в другом историческом контексте? Не уверена. Но это не проблема конкретно советской системы образования, если любую систему вырвать из контекста, она не будет работать.

Пережиток, который остался у нас от советской системы, — отсутствие баланса между академическими успехами и индивидуальными потребностями учащегося. Это противоборствующие парадигмы, которые пытаются соединить на всех уровнях образования.

Достигать высоких академических результатов мы умеем, но вторая часть по понятным причинам остается проблемой. Мы пытаемся работать над тем, чтобы человек все-таки вырос личностью, ориентированной на решение глобальных задач, но при этом чтобы он не был сосредоточен только на достижении результатов в освоении предмета.

— Какие у российской системы есть плюсы и минусы, если сравнивать с общемировым опытом?

— С мировой практикой сравнивать сложно, потому в Америке, Европе или Азии будут разные подходы и проблемы. Но все-таки есть общие тенденции, которые отмечают исследователи. Одно из таких направлений — непрерывное образование, образование на протяжении всей жизни, с которым у нас проблемы.

Дело в том, что Россия страна очень образованных людей — под образованностью я подразумеваю число доступных лет обучения на одного человека. При этом такое огромное покрытие не дает большого числа квалифицированных специалистов, потому что образование мало затрагивает взрослых людей. Разрыв могло бы сократить качественное профессиональное и дополнительное образование, и сейчас есть попытки это сделать. Сработает ли эта стратегия, увидим лет через десять.

— Вы упомянули, что у советской и современной российской системы образования разные задачи. Допустим, в СССР одним из основных направлений была борьба с безграмотностью. А что сейчас?

— Система образования в нашей стране представлена очень большим количеством разных людей, которые решают разные задачи. Точно есть задачи политического характера, и они не очень имеют отношение к качеству и результатам обучения.

Но есть люди, которые заинтересованы в интегрировании российской системы образования в некий мировой контекст и ориентируются на мировые ценности. Правда, с каждым месяцем делать это всё сложнее.

Предполагается, что глобально система образования нацелена на то, чтобы жить в мире стало лучше. Если есть какой-то лозунг у современного образования, это он. Создает такая система, которая давала бы людям равные возможности, включала бы в обучающий процесс инклюзивные группы, воспитывала толерантность к разным мнениями.

— В системе образования работают разные люди, но есть ли портрет типичного учителя? Каким педагога пытаются сделать в профильном вузе?

— Проблема профильных вузов в том, что часто это прибежище людей, которые больше никуда не поступили. В итоге после выпуска мало кто идет работать в школы, поэтому в большинстве своем мы имеем дело с педагогами, которые находятся в системе образования 20–30 лет.

Если такие педагоги намеренно не пытались быть в контексте, то, скорее всего, потеряли связь с реальностью. Не потому, что они плохие учителя, а потому, что если ты сидишь в одной классной комнате столько лет, тебе сложно узнавать, что происходит в мире. Особенно с учетом того, что нагрузка колоссальная, зарплата низкая и ничего, кроме бюрократии и череды сменяющих друг друга детей, нет. Возможно, это какой-то утрированный портрет, но какой есть.

Конечно, есть и молодые педагоги, которые приходят менять ландшафт, есть педагоги с большим стажем, которые при этом остаются включенными в изменения, но это скорее исключения. Проблема, на мой взгляд, не в людях, а в том, что престиж педагогической профессии в среднестатистической школе очень низкий.

— А как можно поднять ценность профессии?

— Инфраструктурно — повысив качество оснащения школ и уровень зарплат педагогов. Можно сколько угодно говорить о модернизации системы образования, новых практиках и подходах, но пока два эти параметра не изменятся, проблема останется.

В любой стране есть множество красивых концепций, которые остаются на бумаге, а в реальности нужно очень много ресурсов, чтобы повысить квалификацию педагогов, их уровень жизни, уменьшить бюрократическую нагрузку.

— Чем занимается проект School of Education. Каких специалистов вы готовите?

— School of Education — очень нишевый проект, который закрывает маленькую, но важную брешь с точки зрения подготовки специалистов в сфере образования. К нам приходят люди, которые работают в частных школах, вузах, центрах дополнительного образования. У них в большей степени реализован инфраструктурно-экономический фактор, о котором мы говорили ранее, но у таких специалистов встает вопрос, как сделать обучение более эффективным и индивидуализированным. Мы приглашаем специалистов с рынка, которые непосредственно работают в ведущих образовательных организациях, а также агрегируем и переводим большое количество материалов для наших студентов – недавно вот выпустили учебное пособие по проектированию образовательного опыта, в основу которого легло более 30 зарубежных публикаций. Сейчас готовим к выпуску книгу на ту же тему уже для широкого круга лиц, не только для студентов.

— Можете привести пример, каким новым методикам вы обучаете специалистов?

— Ничего сверхъестественно нового мы не даем: учим тому же, о чем Лев Выготский или Джон Дьюи писали много лет назад. Другое дело, что мы адаптируем всё под современный контекст. Была групповая работа, стала групповая работа в онлайне. Конечно, есть специфика, но принцип взаимодействия не поменялся радикально.

Мы делаем другую важную вещь — переводим абстрактную теорию в область практики, и что важно, вдохновляющей практики. К сожалению, обучившись в педвузе человек знает множество категорий учебно-познавательной деятельности, но не понимает, что делать, если ребенок начал саботировать урок. Об этом мы и рассказываем с опорой на мнения специалистов и доказанные подходы к обучению.

Второй аспект. У большинства из нас, к сожалению, был травмирующий опыт собственного обучения. Мы помним какую-то серую школу со строгими или безразличными учителями, максимум — отдельных личностей, которые произвели на нас впечатление, помним вуз, в котором нам читали скучные лекции. Наша задача сломать эту стену восприятия, чтобы было и эффективно, и классно, чтобы педагог сам поверил, что так можно, и передавал эту частицу вдохновения.

— Бывало ли такое, что специалисты прошли у вас обучение и осознали, что не могут применить знания — на рабочем месте им просто не разрешают?

— Раньше говорилось, что у нас часто нет цензуры, но есть самоцензура. С трансформацией образования похожая история: никто ничего не запрещает напрямую, но, к сожалению, и не поощряет. Если ты будешь делать что-то интересно и по-новому, начнешь экспериментировать, в лучшем случае на тебя никак не отреагируют, в худшем — ты вызовешь неприятие и зависть коллег, потому что к тебе дети хотят идти, а к ним нет. В общем, проблема не в запрете, а в немом давлении, которое в конечном счете приводит людей к выгоранию и вымыванию из профессии.

В сегменте, в котором мы работаем, это тоже есть, но в меньших пропорциях, особенно редко это встречается в коммерческом образовании. Оно может выжить только тогда, когда за него платит родитель или сам студент, а платят люди, только если образование нравится и приносит пользу. Поэтому такие компании готовы внедрять новое, более эффективное и экспериментальное. С другой стороны, у коммерческого образования есть свои пороки.

— Какие?

— У профессионального — одни, у школьного — другие. Но начнем с того, что оно просто очень дорогое. Окупать качественное коммерческое образование очень сложно, потому что его себестоимость высока. И дальше каждый выкручивается как может. У кого-то гигантский ценник, кто-то пытается получить гранты, которых у нас не очень много, кто-то делает просто плохое образование, потому что учащийся не всегда может отличить, нормально ли то, что ему дают.

На примере других стран мы можем увидеть, как бывает развита поддержка в виде грантов от частных лиц или от государства, пожертвований от выпускников, потому что денег, которые студент платит за обучение, недостаточно, чтобы обеспечить качественное образование.

— Есть ли вообще смысл менять форматы обучения, когда в итоге все приходят к одному — сдаче ЕГЭ, типичных экзаменов в вузе?

— Вы говорите только об одной точки пути, а жизнь человека после ЕГЭ не заканчивается. Вернемся к теме, с которой мы начали: у нас нет системы непрерывного образования, она покрывает минимальный процент взрослых.

Люди сдали ЕГЭ, госэкзамены, а потом забыли всё это как страшный сон. Они уже не хотят возвращаться в систему дополнительного образования.

Да, ЕГЭ это сложный этап, стрессовый, возможно, не самый корректный, но у человека и в будущем может быть много таких академических вызовов. Важно уметь продолжать учиться, быть заинтересованным, организовывать свое время, достигать результата, оценивать свои способности и ограничения.

— Какие тренды есть в сфере образования и какие из них применяются в России?

— У нас в рамках федерального стандарта есть три категории результатов обучения, что уже, на мой взгляд, большая победа, что мы думаем не только об освоении предмета.

Мы хотим не только научить человека математике, то есть чтобы он достиг не только предметных образовательных результатов, но и метапредметных, условно умел анализировать себя, работать в команде. И личностные результаты обучения — кто я, что мне ценно — очень важны. Они показывают ориентацию на человека, по крайней мере на уровне стандартов. Другое дело, что это некому на местах реализовывать. Тем не менее это важная перестройка фокуса внимания.

У высшего образования есть другая тенденция, которую мы медленно, но верно перенимаем: отказ от строгих специализаций и переход на модель свободной программы по типу Liberal Arts, когда у тебя есть поле дисциплин и ты выбираешь те, что тебе нравятся. Лишь в последние год-полтора может появиться специализация. Это тоже про воспитание индивидуальности человека: когда не все как под копирку ходят на одинаковые пары, причем с отставанием от индустрии, а про возможность человека гибко мыслить. Это внедряют в крупных российских университетах, но не так быстро, как хотелось бы.

Что у нас совсем медленно развивается, это прослойка между школой и высшим образованием. Нет престижа среднего профессионального образования. Выражусь по-молодежному: считается зашкваром пойти учиться в колледж после девятого класса, хотя в огромном количестве стран это понятная и рабочая траектория: закончить школу, пойти в колледж на условного дизайнера, поработать и понять, что хочется расти дальше, пойти в вуз.

— Сейчас будто бы большей популярностью стали пользоваться курсы, в том числе онлайн. Но немногие доходят до конца. Почему?

— Чтобы учиться на онлайн-курсе самостоятельно, нужно быть очень зрелым, осознанным и компетентным человеком. И это ровно противоположно тому, как и для кого онлайн-обучение позиционируется.

Вернемся в 2010-е, когда появилась Coursera и был бум других подобных площадок. Что они говорили? «Мы сломали барьер». Раньше знания можно было получить только в стенах университета, а сейчас они доступны каждому. Условный африканский ребенок, если у него есть компьютер, может пройти Гарвардский курс по экономике. И это, конечно, неправда.

Из тех данных, что мы знаем про Coursera 10 лет спустя, большинство ее аудитории — это высококвалифицированные люди, часто уже с высшим образованием.

Парадокс заключается в том, что онлайн-образование говорит, что может дать социальный лифт. Однако чтобы пройти обучение в онлайне, тем более без сопровождения кураторов, нужно уже быть высококвалифицированным специалистом: уметь управлять своей мотивацией, фокусом, ресурсом, планировать время, ставить цели.

Важно анализировать свой опыт, рефлексировать, почему я веду себя так или иначе. Допустим, я открыла видеоурок, посмотрела его до десятой минуты, потом закрыла и отвлеклась на фейсбук. Это произошло потому, что у меня короткий фокус внимания? Что я могу с этим сделать?

Возможно, когда я буду планировать обучение в следующий раз, я разобью этот ролик на два отрезка, сначала пройду первую часть, потом налью себе чай, потом посмотрю вторую. Это такая же тренировка, как бег: ты не можешь сразу пробежать марафон, нужно готовиться, постепенно увеличивать нагрузку. Здесь такой же принцип: если ты никогда не занимался онлайн, а потом решил пройти годовой курс, у тебя с огромной долей вероятности ничего не получится. Конечно, есть люди-исключения, но их единицы. И лучше не пытаться сразу освоить огромную профессию или полностью сменить траекторию, потому что, как и с бегом, ничем хорошим для здоровья это не кончится.

— Как пандемия повлияла на образование? Многие школьники и студенты учились онлайн, как система приняла такие изменения?

— Онлайн-обучение во многих школах превратилось в то, что педагог направлял ребенку домашнее задание в вотсапе. Мне кажется, что в большинстве своем люди воспринимают онлайн как колоссальный ужас, лишь отдельные группы родителей и их детей в крупных городах или продвинутых школах выразили запрос на усиление онлайна: учебники для удаленной работы, онлайн-курсы подготовки к ЕГЭ. В министерстве образования тоже единой позиции нет.

Если вы обратили внимание, некоторые предвыборные кампании в России даже выносят в качестве лозунгов отмену «дистанта», что, конечно, свидетельствует о том, что произошедшее на карантине скорее сильно напугало определенную часть людей, чем вдохновило на новый опыт.