Я художник, мне всё можно. Почему случаи насилия в российской арт-среде повторяются и редко заканчиваются раскаянием

В России не так часто становятся публичными случаи сексуализированного насилия, но иногда это всё же происходит — как правило, когда обвинения касаются творческих персон. Например, в марте 2024 года две девушки обвинили в изнасиловании петербургского художника Виктора Забугу. Выяснилось, что в арт-сообществе знали о случаях насилия, но не предавали их огласке.

Существует ли в арт-среде специфика, которая располагает к насилию? Действует ли в ней институт репутации и возможность раскаяния? «Бумага» спросила об этом художников, художниц и других участников сообщества.

Вот общее из их наблюдений:

• Неравенство в символическом капитале между художниками и их партнер(к)ами создает ощущение вседозволенности и почву для абьюза;

• Из-за исторического наследия арт-среда патриархальна. У женщин меньше прав;

• Российская арт-среда замкнута, в ней низкая конкуренция, и участники могут закрывать глаза на нарушение норм ради сохранения отношений;

• Художники могут декларировать про-феминистские взгляды из конъюнктурных соображений, не разделяя их.

Читайте, в чем это проявляется и как связано с обществом в целом.

Мария Дмитриева

художница, кураторка

— Прежде, чем случается какой-то громкий кейс, часто бывает много мелких звонков, но люди в арт-среде стараются замалчивать их, потому что это очень маленькое гомогенное сообщество поруки и кумовства с невнятными границами. Люди вместе работают, вместе тусуются и предпочитают не обсуждать какие-то проблемы, игнорируя их структурный характер.

Очень долго, до прихода феминистской этики, не существовало культуры обсуждения. Жертве было стыдно. И часто это были неравные условия символического капитала: мужчина доминировал в культурном поле, с ним было сложно бороться, это выматывало. Плюс неработающие законы против домашнего насилия. Я была в такой ситуации — она морально уничтожает.

Арт-сообщество — это довольно маленький мирок. Если оно отписывает какого-то человека, то теряет пул инфраструктурных возможностей. В этом смысле художника как автономного актора исключить из сообщества проще — мы видим это по относительно удачным кейсам. Сложнее ситуация с издателями, менеджерами, кураторами и организаторами. То есть это, конечно, вопрос распределения и концентрации власти.

Опять же, удачный кейс — это не значит, что все перестали с этими художниками работать или мы нашли универсальный протокол действий. Это значит только, что об этих случаях стало известно и значит, кто-то не попадет в похожую ситуацию.

В случае с Забугой показательно, что он выбирал жертв с меньшим репутационным капиталом, молодым девушкам сложнее раскачивать эту историю, быть услышанными и значит получать поддержку. За счет этой неравной диспозиции Забуга мог несколько лет действовать абсолютно безопасно.

Во многом из-за профессионального символического капитала эта история и стала возможна. Часто персоны романтизируют образ поэта, художника, наделяя его особым смыслом и значит и особыми правами, потребностями. Они хотят с ним тусоваться, потому что он «мэтр», даже если ему всего 30 годиков. И этот «мэтр» будет пользоваться положением. Плюс там присутствовала спекуляция на морально-этических границах: «если ты достаточно свободная и достаточно открытая, ты согласишься». Но подчеркну, что это проблема структурная, выходящая далеко за рамки условного сообщества.

Еще для таких ситуаций характерно, что пострадавших персон в основном поддерживают художницы-феминистки, а мужчины-коллеги молчат. Потому что иначе получится, во-первых, что они знали, но не говорили, во-вторых, условно на каждого из них найдется еще пул похожих претензий.

Николай Евдокимов

куратор

— Единственное, по чему бы я выделял художественную среду среди других — по некоторой степени лояльности внутри нее. Странность в ней может быть нормой. И человек, который ведет себя специфично, не так привлекает внимание, как в другом сообществе. Неадекватное поведение может быть списано на творческий характер, художественную игру или позиционирование. То же самое можно сказать, например, про актерское сообщество.

Это не проблема, пока человек не переходит чужие границы, но когда переходит, начинают действовать обычные человеческие правила и никаких поблажек тут быть не может.

Участвуя в тех или иных коммуникациях, мы мимикрируем и пытаемся быть адекватными сообществу, группе. Особенную роль для художника играет то, на кого он ориентируется и какое позиционирование кажется наиболее благоприятным для него. Художник, который работает с фем-повесткой, не обязательно ее разделяет. Возможно, он просто считывает запрос и на него реагирует. Или может быть он разделяет ценности, но по-своему их трактует.

В нашем обществе человеческие границы пока не очень хорошо соблюдаются, мы этому только учимся, переходим к новой модели. Ситуация с Забугой — выглядит как харрасмент. Человек старший, имеющий определенное положение в своем кругу, считает, что может позволить себе больше, чем другие. Подобное происходит не только в художественной среде — в приемных высоких офисов или в армии, я думаю, все то же самое.

Ася Маракулина

художница

— Мне кажется, что художники не живут в башне из слоновой кости, отдельно от другой России. Наше государство годами поддерживает такое [абьюзивное, насильственное] поведение, у нас нет закона о домашнем насилии, и это насилие проникает во все сферы жизни, в том числе и в художественную тусовку, несмотря на ее преобладающую либеральность.

Сейчас в России создана очень хорошая почва для двоемыслия и лицемерия и неудивительно, что оно цветет во всех сферах жизни. Если ты художник, ты понимаешь, что молодая либеральная тусовка — это главный потребитель контента, который ты делаешь. И ты пытаешься сохранить ее, свой круг общения, свой доход, но что у тебя в голове, никто не знает. И я не удивлюсь, например, если есть люди, которые вращаются в художественной среде и при этом тайно поддерживают войну.

Института репутации нет не только в среде художников, ее нет в принципе в России. У нас чиновники — бывшие бандиты, а в школы к детям приходят осужденные за убийства.

Вспомните историю с Ильей Трушевским. Насколько я помню, были люди, которые делали выставки его работ, даже когда он сидел в тюрьме за изнасилование.

Я думаю, что существует какая-то первая негативная реакция, но достаточно быстро в потоке ужасных новостей всё забывается. Мне кажется, в этом есть какая-то российская сердобольность: человек же понес минимальную ответственность, значит, надо дать ему шанс. Плюс привычка к повсеместному насилию.

Я тоже против тотального исключения человека из общества, мне кажется, это неправильно и шанс должен быть. Но человеку необходимо совершить какие-то действия, которые бы показали, что он осознает свою вину, ответственность и готов меняться. Пока ничего такого я не наблюдаю.

Елизавета Зиновьева

искусствоведка, соосновательница образовательного проекта в сфере искусства bigcity.art

— Многое зависит от институции, с которой художник связан. Забугу я бы назвала, в большей степени, андеграундным художником. Кроме коллаборации с «Твое» и участия в выставке в кабаре «Шум», каких-то громких проектов и галерейных выставок я у него не видела. В его андеграундной тусовке ни галеристы, ни журналисты особо не присутствуют. Поэтому, даже если о фактах насилия с его стороны кому-то было известно, то не тем, кто мог повлиять на его карьеру.

Если бы он был связан с галереей — например, с Anna Nova или Marina Gisich — то мы бы ждали комментарии от них, это бы уже затрагивало их репутацию. А когда нет институций, нет и последствий. Хотя связь с институциями — это тоже не гарантия, последствия могут быть минимальными.

Я надеюсь, что ни одна крупная галерея, ярмарка, аукцион не будут работать с Забугой. Но, так как института репутации у нас особо нет, есть шанс, что через годик какой-нибудь дружественный куратор сделает его выставку в каком-нибудь музее и общественная волна возмущения вряд ли выйдет за пределы фейсбука. Все всё забудут.

Если говорить об общественных установках, то среди зрителей есть мнение, что художник — это человек немножко с придурью, ну а каким ему еще быть. В этом есть некий исторический контекст. У нас были Гоген, Пикассо, которым всё прощали за то, что они гении. Мне кажется, что это так плотно вошло в культуру, что мы оправдываем любое неадекватное поведение художников.

Рита Кулева

художница, кураторка, социолог культуры

— Мне сложно назвать Забугу успешным художником, исходя из его профессиональных достижений. Он скорее инстаграм-персонаж, персонаж контр-культуры. Его репутация основана не на крупных выставках, она сетевая. Это его социальный капитал, по которому сейчас и пытаются ударить девушки, публикующие истории про насилие. Это самый ценный ресурс, который у него есть, как у художника.

В России сложно бороться с сексуализированным насилием через полицейскую систему. В Штатах, где я живу сейчас, этот механизм развит лучше. Во всех университетах, где я работала, был тренинг по сексуальному харрасменту и дискриминации. Если ко мне как преподавателю обратится кто-то из студентов и скажет, что в его или ее отношении был харассмент, я нарушу правила университета и закон, если промолчу.

В России пострадавшие от сексуализированного насилия вынуждены искать другие решения.

Есть еще понятие «рассеянная ответственность». Я думаю, в российском обществе сейчас наблюдается кризис сил. Люди, особенно художники, в силу своей публичности, чувствуют давление со всех сторон, боятся и не понимают, что с ними будет. И в этом смысле взять на себя ответственность и сказать о том, что происходит насилие, хотят немногие.

В остальном же арт-сообщество — это не остров в океане и оно не является исключением в вопросе насилия. В России, сильна виктимизация и те, кто поддерживают жертву, становятся виноватыми и уязвимыми.

Арт-сообщество, как и любое профессиональное сообщество, неоднородно и в нем есть консервативная часть. Мои исследования показывают, что во многих художественных вузах девушкам-студенткам до сих пор приходится очень непросто. Обстановка там патриархальная, направленная на воспроизведение фигуры мужчины-творца. Хотя мне хотелось бы думать, что в более молодой среде ситуация другая.