«Неужели всё прошло? Весь дикий кошмар нашего горького существования». Что ленинградцы в 1944 году писали о снятии блокады — десять отрывков из дневников

Как ленинградцы в 1944 году праздновали снятие блокады, радовались салюту и вспоминали погибших и что происходило в этот день на улицах города? В годовщину полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады «Бумага» совместно с проектом «Прожито» публикует отрывки из дневников школьников, поэтов и медсестер, переживших блокаду.

Орфография и пунктуация авторов сохранены

31 января. Наши войска после 12-дневных боев под Ленинградом, 27 января сняли всю вражескую блокаду города и отбросили немцев на 65–100 километров от Ленинграда. Полностью очищена от немцев основная магистраль Ленинград — Москва. На днях наши войска заняли Чудово и Любань. Недавно у нас в Ленинграде был салют из 324 орудий 24-мя залпами. Ровно в 8 часов вечера с кораблей, стоявших на якоре. Как было красиво! Как днем, даже ярче. Я и Олег бросились на пристань. Вся Нева была освещена тысячами ярких ракет. Стреляли из пушек, пулеметов и пистолетов. Все небо было освещено прожекторами. В особенности стреляли с одного корабля, который стоял напротив нас на той стороне Невы. Его ракеты летели ввысь, и хоть бы одна из них упала бы на нашей стороне! Одна ракета летела прямо на меня. Я даже посторонился. Но, увы, эта ракета упала далеко от меня на лед Невы. Тогда я не знал еще, какой формы эти штучки. Наконец, салют кончился. Я и Олег пошли домой. Больше никогда не будут немцы обстреливать Ленинград!!!

26 января. Сегодня самый радостный день моей жизни! 26 января 1944 года — день освобождения от немцев моей второй родины — города Гатчино. В 19 ч. 50 м. передали это известие и сейчас салют из Москвы, в честь наших доблестных войск!

Гремят 12 залпов из 124 орудий — к горлу подкатываются слезы радости. Что бы в Гатчине не осталось, чтобы ни сделали немцы, но родная земля все равно останется. Я не знаю, кто и когда будет читать эти строки, но если он пережил 2½ года ужасов: бомбардировками, артиллерийских обстрелов, холода, и самого жуткого голода, он поймет мою радость. Год я ничего не записывал в эту тетрадь. Много было пережито. Каждый день грозил смертью, так как артиллерийские налеты врага были ежедневно, во всех районах, по многу часов подряд и даже круглыми сутками. Снаряды падали и во двор, где я живу и в соседние дома — ложились в 5–10 метрах от моего служебного здания, где осколками и взрывной волной вырывались рамы, двери, и пробивало стены.

За этот год от обстрела погибло много моих сослуживцев, одному из них оторвало голову летом на Невском. Каждый день в Ленинграде гибло от жестоких обстрелов сотни людей: у себя дома, в садах, в трамваях. Бессмысленные обстрелы превращали нередко толпу жизнерадостных людей, выходящих из театра, в кучу рваного мяса, оторванных голов…

Теперь все это кончилось. По улицам можно ходить свободно и не думать, что вот, вот убьет. На днях думаю поехать в Гатчину и увидеть, что там осталось.

27 января. Сегодня 27 января 44 г. в 20 ч. на дежурстве услышала по радио знаменательные слова, возвещавшие о полном прорыве блокады Ленинграда: слава воинам, освободившим его, слава стойким и мужественным его жителям (эти слова особенно ласкали слух). Слава павшим при освобождении.

Еще гремят пушечные, давно знакомые, но теперь такие радостные раскаты. Живописно испещрено небо. Серые туманы наших небес зацвели ослепительно прекрасным каскадом ярких цветов, малиновых, зеленых, серебряных. Дети мои в экстазе. Сердце мое замирает, руки дрожат. Неужели? Неужели все прошло? Весь дикий кошмар нашего горького существования. Неужели уже?

Праздничное небо, люди радостны, детский звонкий, свободный, веселый смех — все это не сон!

Томительно и сурово было наше житие.

Ск<олько> раз подкашивались ноги, кружилась голова, душу заливала горькая волна обиды и ужаса.

26 января. Сегодня, 27/1–1944 года, снята блокада Ленинграда. Приказ Говорова и Жданова. Салют — 24 залпа из 324-х орудий. Я приподняла штору. За окном зарево — красное и зеленое — ракеты. Сердце, которое привыкло сжиматься, видя пламя над городом, не сразу последовало за разумом, который знал, что это салют победы. Вышла на улицу — раскаты залпов, трещащие и ослепительные букеты фейерверка, толпы у перекрестков, продавцы в дверях магазинов. Женщины: «Господи, вот счастья дождались», «стреляй, стреляй — нас не запугаешь».

Хождение сегодня до часа ночи — приказ начальника гарнизона. Обо всем этом нам сказали на работе — все ходили как пьяные.

27 января. Дорогой старый дневник! Не сердись на такие легкомысленные цвета в дневнике, но что делать? Мама сейчас пляшет яблочко, а незадолго до этого мы с папой отплясывали «русского» под «Кармен». И выпили ½ литра водки! И решили писать отошедшие с сегодняшнего дня в историю «Блокадные очерки»! Вчера я получила телеграмму от Ольги Крофт: «Наташка, ура, поздравляю победой, твоя Ольга. Ура!» А сегодня! Пришла я сегодня домой, а по радио счастливый и взволнованный Выгодский сообщает, что в 7.45 будет передано важное сообщение не из Москвы, а из Ленинграда! Из Ленинграда! Приказ войскам Ленфронта и нам, счастливым ленинградцам! Подпись Жданова, Говорова, Кузнецова… А потом салют из 324 орудий — 24 залпа. Мы моментально вылетели пулей втроем из дома и пошли… Отец с матерью пустили слезу… Я шла и тихонько повизгивала от счастья.

Блокада Ленинграда снята! Не прорвана, а снята! Совсем! И немцы теперь от нас за 65–100 км. И никаких выпускаемых ракет. Мы пошли по улице… Везде народ… На Введенской площади девушки кружатся, приплясывают и кричат что-то совершенно нечленораздельное. Идем по Кронверкскому. Люди стоят на панели, смотрят на освещенное небо, на сверкающий шпиль Петропавловки и тоже плачут… Дошли до мостов. И решили в первый раз за время войны пройти через три моста. И пошли. Хорошо так! Сегодня можно ходить до 1 часа. Это все самое главное. А теперь не главное: была я сегодня в госпитале. Очень понравилось мне там. Я полна впечатлений. Мне очень понравился там хороший, сильно раненый Вася и летчик Ванечка, который учился в Ейске с Вовкой Морозовым и Петей Стебневым. Он хорошенький… Потом есть там такой веселый «одессит», которого мне очень жаль, так как у него оторваны ноги. И еще есть славный мальчишка «орел Рокоссовского» — трепло отчаянное. Да там все хорошие очень. Ну, а вчера я забрала в канцелярии письмо Лившица, хотела ему отдать сегодня, а он уехал куда-то… Ничего не вышло. Ну, не буду больше писать, а то я с ума сойду. Теперь мой дневник должен вынести все мои бурные впечатления от дальнейших посещений госпиталя. Ура! До свиданья!

27 января. Вечер. Продолжаю запись мою в Ленинграде. Прослушав в Рыбацком приказ, я сразу же выбежал на дорогу: хотелось успеть в Ленинград к салюту. Случайная попутная машина санчасти. В кузове — бойцы в овчинных полушубках. Крик: «Стой! Стой!» Едва отъехав от села, машина резко останавливается: мглистую тьму далеко впереди рассекли огни начавшегося салюта. Все выскакивают на снег. Здесь темная фронтовая дорога, на которой остановились все машины двух встречных потоков. Напряженная тишина. А там, над Ленинградом, далекая россыпь взлетевших маленьких огоньков… Залпы трехсот двадцати четырех орудий катятся из города к нам через темные поля, под низким туманным небом, по извилинам заледенелой Невы.

Сотни разноцветных ракет, поднявшись в темной дали над громадами городских зданий, как экзотические цветы на тонких стеблях, изгибаются и медленно опадают. Мы, незнакомые друг другу солдаты и офицеры, чувствуя себя родными и близкими людьми, несказанно взволнованы этим зрелищем. Стоим, смотрим, молчим, и грудь моя стеснена, кажется, впервые за всю войну мне хочется плакать… Когда салют кончился, мы прокричали «ура!», жали друг другу руки, обнимались.

Полегли обратно в кузов грузовика, машина помчалась дальше. И я явственно ощутил себя уже в какой-то иной эпохе, за той гранью, которой был только что увиденный салют.

Лишь мы, ленинградцы, привыкшие к грохоту артиллерии и к разноцветию трассирующих пуль, можем понять всю огромную разницу между только что прокатившимися залпами и всем, что слышали до сих пор. Небо было словно приподнято красными, зелеными, белыми огнями, вспыхивающими над городом; от окраин Ленинграда в небо били лучи прожекторов, освещая густые тучи. На десятки километров вокруг виднелись сполохи прекрасного фейерверка. Снова и снова раскатывались громы залпов…

А сейчас, подготовив для передачи в ТАСС по телефону корреспонденцию, я слушаю радио у себя в квартире. Заслуженный хирург республики Иван Петрович Виноградов произносит речь: «…Я счастлив, что отныне и вовеки наш город будет избавлен от варварских обстрелов всякими „фердийандами“. Я счастлив, что моя коллекция осколков, извлеченных из нежных тканей детей, из тел наших женщин и стариков, не будет более пополняться. А сама коллекция пусть останется как свидетельство дикарских дел немецких захватчиков. Слава бойцам и офицерам фронта! Слава ленинградцам!..»

О боевых делах своего подразделения, участвующего в наступлении, рассказывают по радио старший сержант Муликов, офицеры и рядовые фронта…

Радость, счастье, ликование сегодня в нашем чудесном городе. Великое торжество победителей!

27 января. Уже несколько дней носились слухи о салюте в Ленинграде, говорили, что на Марсовом поле устанавливают пушки… Верилось и нет. Сегодня днем стало ясно, что салют будет. Из РОНО пришла телефонограмма, чтобы вечером слушали радио, а утром провели митинг. Пришла домой в 6 часов и легла не выключая радио. Около 8-ми часов два раза передали приказ по войскам Ленинградского фронта за подписями Говорова, Жданова, Кузнецова, Соловьева и Гусева. Там уже прямо говорилось, что будет дано 24 залпа из 324 орудий. Я выключила радио, гремели пушки; открыла штору — на улице светло как днем. Над крышами развеваются ракеты, зеленые, белые, красные звезды. По коридору мечется старуха Игнатьева. «Господи, что случилось?» Накидываю пальто и бегу на улицу по парадной. На Мойке масса народа. Светло так, что узнаем знакомых. В белых фронтовых полушубках бойцы, охраняющие порядок. Но беспорядка нет. По небу бегают сильные лучи прожекторов. Гул салютов. «Дожили», — чаще всего слышится в толпе. Минута в жизни города незабываемая. И так скучно и тоскливо в этот вечер быть одной.

[Без даты]. Началось освобождение Ленинграда от вражеской блокады. Мы, ученицы 10 класса 169 средней женской школы Смольнинского района, днем — в школе, а ночью — в эвакогоспитале в Невской лавре, где работаем сандружинницами: регистрируем раненых, ухаживаем за ними, помогаем на перевязках, развозим по госпиталям. А утром снова в школу. Занятия никто не пропускает. В эвакогоспиталь бойцы попадают прямо с передовой. От них мы узнаем о грандиозном наступлении, развернувшимся под Ленинградом.

27 января. Величайшее событие в жизни Ленинграда: полное освобождение его от блокады. И тут у меня, профессионального писателя, не хватает слов. Я просто говорю: Ленинград свободен. И в этом все.

28 января. Вчера в восемь часов вечера, по приказу генерала Говорова, был у нас большой салют, такой, который дается только в дни самых крупных побед: 24 залпа из 324 орудий. Город Ленина салютовал войскам Ленинградского фронта. Но у нас по-иному, красивее даже, чем в Москве, пускали ракеты. Там они всех цветов сразу. А здесь было так, что взлетали то одни только зеленые, и тогда все небо озарялось фосфорическим светом, точно пролетел метеор, то это были потоки малиновых огней, то золотые звезды струились книзу, как колосья из невидимой корзины. Все это падало и догорало на льду Невы.

По природе своей это были боевые ракеты, мы видели их и раньше. Их предназначение было указывать начало атак, обозначать посадочные площадки самолетов, сигнализировать артиллеристам, направлять пехотинцев, предупреждать танкистов. Но тогда это были одиночные ракеты. А теперь — тысячи атак, сотни схваток, вылазок, морских сражений сразу ринулись в небо. Необыкновенны были морские прожектора (то, чего не было в Москве). Особенно один из них, направленный откуда-то снизу на шпиль Петропавловской башни, прямо на ангела, был так силен, что приобрел плотность. Он стал похож на наклонную белую башню или на цепной мост, на который, казалось, можно стать и пройти по нему до самого ангела.

Другой прожектор с невиданной театральностью освещал издали биржу, то поднося ее нам всю целиком на острие луча, то рассекая колонны или фронтон, то убирая все это во мрак. Все небо было расчерчено прожекторами. Пушки стояли на кораблях и вдоль набережных, справа и слева. Прежде чем раздаться залпу, вспыхивали язычки пушечного пламени: так иногда на старинных картинах изображаются адские огни.

Во время сообщения о салюте по радио я выступала в нашем райкоме на собрании интеллигенции. Кончила, когда до салюта оставалось минут десять.

Быстро оделись и вскочили в третий номер трамвая, переполненный: все спешили на Кировский мост. Подъехали туда как раз к первому залпу.

Кировский мост и Марсово поле были сплошь залиты людьми. У памятника Суворова стоял киногрузовик и шла съемка. Автомобили, велосипеды и пешеходы — все было перемешано. Среди машин кое-где медленно двигались танкетки, а иногда и танк.

Залпы были громадной силы: подлинный «гром победы». Поражало море света. Все лица были запрокинуты к небу и освещены до мельчайшей черточки.

28 января. Я еще никак не могу осознать, что блокады нет, что нет обстрелов, затемнения, бомбежек, что теперь всегда будет тишина. Вчера были на Марсовом поле, смотрели первый ленинградский салют. На морозе было даже жарко, все расстегнулись, никто не боялся простудиться, радость, конечно, описать невозможно. Долго не могли заснуть. Главное, не верится, что теперь тихо. Ведь так недавно еще мы прижимались к стенам домов, не могли поднять головы.

Читайте другие дневники на сайте проекта «Прожито»