Александр Малич:
Мы с вами встретились в СПбГУ, и здесь в основном студенты.Сергей Шнуров:
Огромная аудитория. Даже несколько неловко.АМ:
Вы помните, чем вы руководствовались, когда поступали в Теологический институт на философский факультет?СШ:
В 90-е не было ни хлеба, ни зрелищ. Все молодые и не очень молодые люди находились в поисках духовной пищи, так как иная пища отсутствовала. На каждом книжном развале попадалась философия и «Анжелика в гневе». Я выбрал философию.АМ:
Как вам кажется, нужно ли университетское образование?СШ:
Высшее образование, как бы банально это ни звучало, расширяет кругозор и учит работать с первоисточниками. Можно получить некий навык — но не знания. Знания устаревают быстрее, чем ты их приобретаешь в наш столь скоростной век.АМ:
Почему вы остались в Петербурге? Все куда-то уезжают.СШ:
Петербург я воспринимаю как свою родину. У меня здесь родители, друзья, небо мое любимое. Я чувствую, что здесь мой дом. Зачем уезжать из дома? Я в Москву, как татаро-монголы, только приезжаю с набегами. Набегаю на Москву, забираю деньги и возвращаюсь домой.АМ:
Как вы относитесь к фестивалю «День Д»?СШ:
Дело в том, что я не фестивальный человек. Я люблю сольники.АМ:
Там обсуждалось, что петербуржцы не склонны к компромиссу.СШ:
Вспомнить Зощенко, Ахматову — абсолютно компромиссные фигуры. Можно сказать такое только с большой натяжкой, тем самым повысив собственную самооценку — и более ничего.АМ:
Значит, петербургский снобизм — придуманная история?СШ:
Снобизм петербургский проистекает из отсутствия событий. Когда ничего не происходит, нужно надувать щеки и делать вид, что ты умнее всех. Удобная позиция. Я так себя веду.АМ:
И что же делать? События создавать?СШ:
Ради бога, не задавайте мне вопроса «Что нужно делать?». Я не из Госдумы. Вот там люди знают, что нужно делать. А я не знаю.АМ:
А правда ли, что в Петербурге у вас больше критиков? СШ:
Недоверие, отстранение и пессимизм Петербургу свойственны: день начинается — а уже кажется, что должна быть плохая погода. Потому что, если хорошая, значит, кто-то что-то своровал. Знак «минус» нам идет больше, нежели «плюс».АМ:
Есть ли у вас в Петербурге ограничения, связанные с работой?СШ:
С тех пор, как нас запретил Лужков, запреты, как домино, посыпались по всей России. Единственный город, в котором мы выступали ежегодно и без всяких перерывов, — Петербург. Здесь можно чуть больше, чем в Москве.
Фото: Юрий Гольденштейн / «Бумага»
АМ:
Нам пишут, что я задаю вам много серьезных вопросов. Ваша любимая еда в детстве?СШ:
Понимаете, советское детство не предполагает любимой еды. Еда либо есть, либо нет. Ну, сгущенка, наверное.АМ:
Вареная или обычная?СШ:
Вареная — трудоемкий процесс.АМ:
Считаете ли вы, что судьба…СШ:
Нет, подождите, дайте про еду закончить. Я помню, что в столовой — не знаю почему — мы всё время воровали хлеб. Ворованный хлеб — он всегда вкуснее.АМ:
Считаете ли вы, что судьба в большей степени зависит от того, с кем вступаешь в брак, нежели от того, где ты учился? Интересуется девушка призывного в плане брака возраста.СШ:
Зависит от внешности. Некоторым учеба очень идет. Если перспектив других нет.АМ:
Как вы оцениваете свое участие в программе «Культ тура» на «Матч ТВ» и находите ли вы в своем напряженном графике время для того, чтобы следить за спортом?СШ:
Я не оцениваю свое участие никоим образом, потому что я, ей-богу, не смотрел ни одного фильма и ни одной программы со своим участием. Или — десять из десяти.АМ:
Какой у вас любимый город для проведения концертов, кроме Петербурга?СШ:
Это зависит от концертной площадки. Мы же не приезжаем на главную площадь каждого города, как в Средневековье.АМ:
Поете ли вы для себя?СШ:
Я, вообще, если честно, петь очень не люблю. Я считаю, что поющий человек выглядит довольно по-идиотски, и вынужден этим заниматься только потому, что мне платят. Дома петь — это идиотизм. А тем более для себя.АМ:
«В Питере пить» — относится ли это к студентам?СШ:
Давайте я отвечу так: нет, это относится ко всем, кроме студентов. Студенты не пьют, как вы знаете. Они учатся сугубо.АМ:
Особенно девочки, у которых «других перспектив нет».СШ:
Именно так.АМ
(просматривает вопросы от студентов): Предполагается, что за лучший вопрос вы подарите кому-то вот эту штуку с надписью «Билайн».СШ:
Вы бы мне сказали, я бы что-нибудь поприличнее принес.АМ:
Я прочитал, что вы изучаете фермерские хозяйства Ленинградской области — ну или, по крайней мере, в курсе.СШ:
Это громкое заявление. У меня нет такого микроскопа, чтобы приблизить фермерские хозяйства к своему сознанию.АМ:
Хорошие сыр и мясо реально есть в Ленинградской области?СШ:
Я не скажу, потому что конкуренты услышат, прибегут и отнимут этот единственный кусок у бабы Нюры. Мяса нет. Но вы держитесь.АМ:
Вы просто, кажется, «Деловому Петербургу» рассказывали про ребят-фермеров, которые делают дело и всё такое.СШ:
Люблю, когда мне задают вопрос типа: «Вы говорили то-то и то-то…». Я отвечаю очень просто: я врал.
АМ:
Понятно, что в России премии — довольно сомнительные…СШ:
А не в России они не сомнительные?АМ:
Есть какая-то номинация, которую вам бы хотелось получить?СШ:
Я думаю, премии получать необходимо до 35. А после премии — какая-то бессмысленная штука. Они ничего не дают. Это повод поговорить.АМ:
То есть популярность нужна молодым?СШ:
Им скорее нужен аванс.АМ:
А детям нужно помогать с образованием?СШ:
Опять вопрос «Что нужно делать?». Я не знаю. В некоторых детей сколько ни вкладывай, всё равно будут идиотами.АМ:
Такой вопрос от студента: «Сергей, изначально эта встреча планировалась на юрфаке. Намекает ли этот перенос площадки на нехватку в стране экономистов, способных переломить экономическую ситуацию?».СШ:
Я вижу здесь обратную связь: экономистов слишком много, и поэтому экономическая ситуация остается такой, какая она есть. Мне кажется, что экономика — это как тот Гондурас. Вы его поменьше чешите, тогда и чесаться не будет.АМ:
Кому вы бы вручили премию «Золотая малина» среди звезд шоу-бизнеса?СШ:
Себе. И потом: малина, золотая. Беру.АМ:
А вы себя критикуете? Вы серьезно относитесь к тому, что вы сделали?СШ:
Если бы я относился серьезно к тому, что сделал, я здесь не сидел, а ходил бы с раздутыми щеками. Конечно, несерьезно. Ну а как можно относиться серьезно к такому жанру, как популярная песня? Очень смущают люди, которые действительно пытаются объяснить смысл жизни с помощью четверостишия, проигрыша и припева. Это вой на луну — его так и нужно воспринимать. Бывает удачный вой на луну, бывает менее удачный.АМ:
А те, кто в симфонии пытаются смысл жизни объяснить?СШ:
Симфоническая музыка — иное. Но это тоже не про смысл жизни, слава богу. Хотя, конечно, Вагнер пытался. Ну и что — и где Вагнер?АМ:
Мне кажется, он вышел в финал, если честно.СШ:
Он уже безнадежно отстает. Спросите у любого обывателя, кто такой Вагнер. Наверное, скажет, что немецкий генерал.АМ:
Хотели бы вы начать карьеру видеоблогера и как вы оцениваете современную интернет-среду в России?СШ:
«Начать карьеру видеоблогера» — звучит, по-моему, страшно. Как «начать карьеру писуна». Вот ты писаешь и писаешь. А видеоблогер снимает и снимает. Что там начинать-то?АМ:
Монтаж, эксперименты.СШ:
Писают тоже — стоя, сидя, в лесу.АМ:
Согласны ли вы с тем, что русский мат…СШ:
Странно, что вопрос про мат.АМ:
Я тоже удивлен, честно говоря. Согласны ли вы с тем, что русский мат — это культура, запрет на которую лишает русских самоидентификации?СШ:
Это сильное преувеличение. И потом, запретить мат не удавалось никому. Его можно запрещать формально, но он никуда не денется. Это я вам обещаю. Сколько бы ханжества ни было, всё равно это неотъемлемая часть русского языка. Можно запретить наречия, но это не значит, что они исчезнут.
АМ:
Следующий вопрос заканчивается фразой «Как жить-то?». Не задавать его?СШ:
Жить весело нужно. Тут я знаю, как нужно. Весело.АМ:
Это вопрос о том, что студенческая стипендия меньше, чем цена билета на ваш концерт. И как жить, Юля не понимает.СШ:
Где-то в 2005-м, по-моему, я сформулировал, как нужно жить, если не хватает денег. Нужно воровать.АМ:
Мне нравится, что экономисты аплодируют в этом месте.СШ:
По-моему, это дельный совет. Просто у нас премьер недоговаривает. Говорит: «Идите в бизнес». Нет. Нужно воровать.АМ:
Не планируете ли вы сборник стихов, поскольку в инстаграме вы публикуете не только фотографии, но и стихи, посвященные российской действительности?СШ:
Сама по себе напечатанная поэзия — мертвый жанр. Это никому не нужно и не интересно. Пускай деревья растут, когда есть интернет.АМ:
Прочту, как написано: «Для многих вы вечно молодой артист. У вас есть пределы активности?».СШ:
У всего есть не то что предел активности, есть даже предел жизни. Рано или поздно она закончится. Не знаю когда. Если бы знал, наверное, жил бы поспокойнее.АМ:
Сколько времени вы тратите на инстаграм?СШ:
Здесь есть две точки зрения. Жене моей кажется, что я очень много времени трачу на инстаграм. А мне кажется, что недостаточно.АМ:
А в минутах? Или лучше в часах?СШ:
По-разному. Когда я вступаю в какую-то полемику, это может длиться часами. А, положим, сегодня я выложил два поста с Невзоровым и даже не смотрю комментарии.АМ:
А что у вас происходит с Невзоровым?СШ:
Мы живем в одном городе. А вы разве нет?АМ:
Я тоже, да.СШ:
А у вас что происходит с Невзоровым?АМ:
В недавнем интервью Максиму Семеляку для GQ вы говорили, что «Ленинград» — не реализм, а сюрреализм.СШ:
Мы живем в эпоху сюрреализма. Реальность как концепт, на мой взгляд, абсолютно совпадает с сюрреалистическими представлениями о том, что абсурда гораздо больше, чем кажется, и мы его воспринимаем как некую норму и в нем существуем. Даже наша встреча — абсолютно абсурдистская. Что может сказать так называемый Шнур молодому поколению? Я не знаю.АМ:
Что бы вы сказали, если бы встретили себя 20-летнего?СШ:
«Предохраняйся».АМ:
20-летний бы послушал?СШ:
Вряд ли. В 20 лет я был в довольно серьезной спортивной форме. Боюсь, что тот 20-летний вломил бы мне нормально [люлей], не побоюсь этого слова.АМ:
Тут был вопрос: «Почему вы так интеллигентно сегодня разговариваете?»СШ:
Потому что я интеллигент.АМ:
«Ровно год назад была аналогичная встреча с Познером. Видите ли вы что-то общее между вами и Познером?». Видимо, кроме того, что вы оба мужчины.СШ:
Вряд ли. У Познера, на мой взгляд, не сходит с лица маска доброго господа бога. Он с некой снисходительностью смотрит на всё происходящее. У меня такого нет: мне интересны живые люди. И какие-то неказистости и шероховатости я воспринимаю скорее как достоинства, а не недостатки.
АМ:
Как вы относитесь к творчеству Oxxxymiron?СШ:
Хорошо. Дерзкая такая история. Но рэп для меня неинтересен ровно по одной причине: там всё время одна и та же тематика. Я бесконечно крутой — я преодолеваю некое чудовищное сопротивление, которое мне оказывает внешняя среда — я чего-то добиваюсь — я молодец. И далее — следующая песня ровно о том же самом. Эта пубертатная проблематика занимает довольно взрослых людей — уже за 30 — и они в этом пубертате до сих пор кувыркаются. Что выглядит, на мой вкус, некоторой патологией.АМ:
У Oxxxymiron большая лексическая база. Некоторые слова незнакомы его аудитории.СШ:
Я помню те времена, когда Борис Гребенщиков пел про Жан-Поль Сартра, и это вызывало оторопь среди неокрепших умов. Студенчество воспринимало это как реверанс в их сторону. Во всей этой плеяде позднесоветской рок-музыки мне больше нравился Петр Мамонов. «Звуки Му» мне очень нравились, хотя там не было никакого солипсизма и Бориса Виана всуе никто не упоминал.АМ
(обращается к аудитории): Надеюсь, вы знаете, о чем идет речь.СШ:
Мне кажется, в XXI веке это неважно: знает ли аудитория, о чем идет речь на сцене, или нет.АМ:
А что важно в XXI веке?СШ:
Просто присутствие. Я предлагал для сегодняшней лекции такой формат: выстроить длинную очередь, все сделают со мной селфи, и мы расходимся. Без этой вот симуляции диспута.АМ:
У нас, кстати, нет никакой симуляции диспута.СШ:
У нас есть попытка создать какой-то диалог, контент.АМ:
Пока у нас успешно создается 41 минута. Наверное, это куда-то транслируется — я, честно говоря, забыл узнать. Думаю, нас смотрят миллионы.СШ:
Дело в том, что все ведущие так думают. И видеоблогеры тоже.АМ:
Где вы купили такие классные кроссовки?СШ:
Наконец-то вопрос по существу. А то всё остальное было какой-то интеллектуальной мастурбацией. Эти кроссовки я купил в городе-герое Лос-Анджелес.АМ:
А правда, что иногда вы скучаете по выступлениям, или это заигрывание с публикой?СШ:
Правда. Бывает, я месяц могу не играть и не соскучиться, а бывает, проходит два дня, и я чувствую внутреннюю необходимость оказаться на сцене и что-то дико проорать.АМ:
Есть какой-то лимит на работу, который вы себе ставите?СШ:
Самое глупое, что можно придумать, — это давать самому себе честное слово. Ни к чему хорошему это не приводило никого и никогда. Приходится нарушать это честное слово и самому с собой конфликтовать.АМ:
А вы беседуете с собой?СШ:
Ну есть даже такое слово, сука, рефлексия.АМ:
Смогли бы вы когда-нибудь уйти в тень и устроиться су-шефом в «Ко-ко-ко»?СШ:
Моя тень выглядит несколько иначе. Я буду работать охранником в балетной школе «Айседора».АМ:
После достижения какой вершины вы сможете сказать: «Всё, пора уходить»?СШ:
Пора уходить тем, кто занимает чье-либо место. В нашем YouTube-пространстве места настолько много, что никому уходить не нужно.АМ:
Что в действительности находится по адресу Рубинштейна, 24? Вы знаете?СШ:
По-моему, какой-то чайный дом. Это наш промах. Я чай ненавижу. Я мало что ненавижу, но чай вызывает у меня отвращение.
АМ:
Хотели бы вы выступить на Евровидении?СШ:
Чтобы потешить публику — наверное, это имеет смысл. Но я перед собой такую задачу не ставлю. Не слишком понимаю даже смысл этого конкурса. У нас слишком разогретый интерес к этому малозначительному, на мой взгляд, мероприятию. Вообще, вот этот соревновательный дух, который подогревается последние лет десять, мне не близок. Перед чемпионством я не испытываю никакого сакрального трепета, как и перед любой премией.АМ:
То есть у вас в голове нет никакого табеля о рангах?СШ:
Скажем, когда ты занимаешь какое-то условное место в журнале Forbes, это тебе ничего не дает. Это какой-то сигнал, направленный вовне.АМ:
Как вы прокомментируете то, что на ваших концертах присутствует радикально разношерстная публика — и в образовательном, и в материальном плане? «Ленинград» — некий культурный код, который объединяет русские души независимо от остальных факторов?СШ:
Мне бы хотелось, чтобы так было, но я не знаю, как оно есть на самом деле. Я надеюсь, что это объединяет, дает некий выплеск энергии, помогает «строить и жить». То, что публика разношерстная, — это хорошо. Люди вообще все разные. Если бы мы занимались какой-то определенной жанровой историей — неважно: панк, рэп, хэви-метал или шансон, — тогда бы публика была определенного свойства. Но мы находимся вне жанров, преодолеваем и проламываем эти границы, этот гипсокартон, который стоит между музыкальными жанрами.АМ:
Вы думаете, что жанровые артисты уходят? Это уже не нужно?СШ:
Жанровые артисты не уходят, они ушли, и за ними захлопнулась дверь. То, что сейчас кто-то играет панк, — абсолютная инерция. Эта звезда уже давным-давно погасла, мы просто видим ее свет.АМ:
А что насчет массовых жанров вроде R’n’B?СШ:
Это широкий жанр — и тоже мертвый. Уже лет пять как, мне кажется. Я думаю, если я скажу моему сыну что-то про R’n’B, он рассмеется мне в лицо. И будет прав.АМ:
Академическая музыка становится всё более популярной, и много молодежи можно встретить в филармониях. Как вам кажется, почему так происходит?СШ:
Потому что в филармонии довольно неплохой буфет. Я сам из этих же.А вообще, если у людей есть интерес к симфонической музыке — это прекрасно. Но она, ровно как высшая математика, требует некой подготовленности. Для человека, который ничего не понимает в высшей математике, любой текст, написанный языком цифр, будет восприниматься как бессмыслица. То же самое и с симфонической музыкой. В нее нужно врубаться, чтобы ей принадлежать.
Оркестр, кстати, удивительно смотрится. Я понимаю, что он одним своим внешним видом вызывает в лохе оторопь: такая [фигня] гудит.
АМ:
Почему из группы «Ленинград» уходят солистки?СШ:
Они не то что уходят — их немного выгоняют.АМ:
Какую музыку слушают ваши дети?СШ:
Слава богу, время, когда дети слушали музыку и это определяло их мировоззрение, прошло. Если раньше можно было посмотреть на молодого человека, который был одет в кожу и в заклепки, и примерно сказать, что он думает, то теперь люди спокойнее относятся к вкусовым и жанровым предпочтениям. Сегодня они могут быть на рэп-вечеринке, а завтра пойти в филармонию. Это легкие переходы, и это классно. Мне это очень нравится.АМ:
Вы думаете, герои рока остались в XXI веке?СШ:
Я не думаю, я вижу. В конце 90-х жирную точку поставил Курт Кобейн, самоубив себя и закончив эпоху индивидуальности, вопящей в микрофон и производящей с помощью звукоусиливающей аппаратуры имитацию бунта личности.АМ:
А сейчас что происходит? Навязанные стереотипы?СШ:
Дело в том, что группа Nirvana — тоже стереотип. Как и группа The Doors, как и вся рок-волна, и советский рок. В их случае хождения за строгие границы жанра карались посерьезнее, чем сейчас карается мат в общественном месте.
АМ:
Студенты спрашивают, где взять годный красный «Мальборо».СШ:
«Мальборо» занимаются то ли армяне, то ли азербайджанцы. Они наладили «контрабас». Свяжитесь с армянской диаспорой.АМ:
С кем из музыкантов — независимо от того, живы они или нет, — вы бы хотели поработать?СШ:
Ни с кем.АМ:
Почему?СШ:
А зачем? Я бы выпил с Джанго Рейнхардтом. В качестве респекта.АМ
(аудитории): Джанго Рейнхардт — джазовый гитарист.СШ:
Не надо так унижать аудиторию одной своей фразой. Здесь люди прекрасно всё знают.АМ:
Как вы относитесь к тому, что Троицкий назвал лукавством ваши слова о том, что какие-то эмоции нельзя выразить иначе, чем матом?СШ:
Троицкому видней. Ему действительно очень сложно материться, потому что он заикается. Вот это вот: «Х, х, х, на, на ***».АМ:
Думаете ли вы, что возможно всё не только в Петербурге, но и в жизни вообще?СШ:
Читайте «Преступление и наказание». Нам можно всё, да.АМ:
Если вы против показухи и самолюбования, зачем вам инстаграм?СШ:
Почему я против показухи и самолюбования? Ну с чего вы взяли? Я абсолютно за. Я за показуху и за самолюбование. Как человек, который вышел на сцену, может сказать: «Я отрицаю самолюбование?». Тогда какого *** ты вышел?АМ
(аудитории): Может, кто-то в зале хочет задавать вопросы через микрофон?СШ:
Вот это было бы круто, потому что я, честно говоря, устал от этого одинокого голоса.АМ
(аудитории): Передайте тому молодому человеку, пожалуйста. Неплохо бы включить микрофон.СШ:
Со включенным микрофоном каждый может.
Студент из зала (с выключенным микрофоном): Меня слышно?
АМ:
Да-да.Студент из зала:
Я, честно говоря, еще не придумал вопроса. (Садится.)Студентка из зала:
В чем счастье? Неужели в больших сиськах?СШ:
Покажите свои! В вашем случае — нет. Ищите в другом месте.Студентка из зала:
Вопрос о вашей программе на Первом канале. Вы говорите, что телевизор не смотрите. Или смотрите?СШ:
У меня нет телевизора. Как я могу его смотреть?Студентка из зала:
Тогда зачем вам это?СШ:
Я писал в своем инстаграме по этому поводу длинный и содержательный пост. Меня крайне долго уговаривали, чтобы я снимался в этой программе. Я не знаю, зачем я там, но наверняка что-то важное оттуда я для себя вытащу.Студентка из зала:
Можно еще один вопрос? Вам самому что-то нравится из того, что вы делаете в программе?СШ:
Дело в том, что из того, что я делаю вообще, мне не нравится ничего. Ровным счетом ничего. Нет, мне нравится песня «Ехай на ***». Я считаю, что это вершина.Студентка из зала:
Какие преимущества вам дало философское образование?СШ:
Я перестал бояться сложных слов. Что значит преимущества? Студентка из зала:
Как может реализовать себя человек, который окончил философский факультет?СШ:
Ну, во-первых, я не закончил. За что сильно благодарен судьбе. Довольно страшно просыпаться с осознанием того, что ты, сука, дипломированный философ.Студентка из зала:
Я хочу стать председателем Верховного суда. Вы верите, что судьи, в том числе и я, могут быть честными?СШ:
Как ни странно, честными бывают даже менты. Бывают и честные воры.Студентка из зала:
Что главное в воспитании детей?СШ:
Мне кажется, детей вообще воспитывать нельзя. Это опасно.
Студент из зала:
Как понять девушек?СШ:
Неправильная методология. Девушек понимать не нужно. Им можно угождать. Понять девушку невозможно. У нее другая логика. Вернее, ее нет.Студентка из зала:
Герой нашего времени — кто он?СШ:
Слава богу, у нашего времени нет героев. Наше время — не героическое. Наш герой — тот, кто в телевизоре, на YouTube, на экране. Но это не герой, а его симулякр.Студентка из зала:
Изменилось ли ваше отношение к выборам и их участникам?СШ:
«Выборы — кандидаты ******» написал не я. Я это только исполнил. Мое отношение — это абсолютный игнор. Я не хожу на выборы. Это не влияет на мою жизнь никоим образом. Борода моя седеет, и голосую я за «Единую Россию» или не за «Единую», она всё равно будет, сука, седеть.Студентка из зала:
Сейчас популярна фраза «надо валить». Как вы относитесь к этому?СШ:
Я существую в этой культурной среде, в этой языковой среде, с этими людьми. Мне уезжать смысла никакого нет. Как угодно можно ругать страну, но то, что у нас интересно, — это очень важно. И главное — неожиданно! Мы не знаем, что будет завтра.АМ:
Кому отдадим приз?СШ:
Давай ты выберешь сам. Я вечно боюсь ошибиться размером.АМ:
Ребят, я, честно говоря, не знаю, какой вопрос был лучший…Студентка из зала:
Подарите мне!СШ:
Кто это сказал? Всё, подарите.Студент из зала:
Люди понимают ваши песни или нет? СШ:
Что там понимать? Что?
