В конкурсе концепций парка «Тучков буян» участвуют восемь команд. Среди них — молодые петербургские архитекторы из Katarsis Architects, которые работают вместе с французским ландшафтным бюро Praxys.
Katarsis Architects в 2018 году создали выпускники Академии художеств Петр Советников и Вера Степанская. Их последний проект — мост, сожженный на Масленицу в парке Никола-Ленивец, — стал снимком дня в британском издании The Telegraph.
— Ваше бюро стало одной из трех петербургских студий, которые участвуют в конкурсе концепций парка «Тучков буян». Почему вы решили принять в нем участие?
Петр Советников: Нас, как и всех петербуржцев, беспокоит судьба этого места, и это самое главное. К тому же это интересная творческая задача, и раз уж такое происходит в городе, надо в этом хотя бы попробовать принять участие. Мы же не знали, что пройдем. Было понятно, что там огромная конкуренция.
Мы рады, что организаторы конкурса дали возможность участвовать молодым бюро. Думаем, это очень важно для будущего российской, и в частности петербургской, архитектуры. Это как в футболе — если молодые игроки сборной всё время сидят на скамейке запасных, они никогда не будут играть на мировом уровне. Поэтому мудрый тренер всегда дает возможность молодым — важно почувствовать атмосферу крупного соревнования, это колоссальный опыт.
— Вы работаете вместе с французским агентством Praxys?
ПС: Да, мы работаем с французскими ландшафтными дизайнерами. Когда мы решили подавать заявку на конкурс, стало очевидно, что нужен какой-то междисциплинарный консорциум. Потому что, во-первых, это парк, и чтобы его построить, просто необходимо участие ландшафтных архитекторов, специалистов по парковой архитектуре, экологов, транспортников, урбанистов.
— Вы сами обратились с предложением к французскому бюро?
ПС: Да, это была наша инициатива. Дело в том, что конкурс, в первую очередь, не на архитектуру, он на парк. Поэтому мы решили считать Praxys, как ландшафтное бюро, лидером нашего консорциума. Нам кажется, что это правильно.
Нам очень интересно совместно работать. Мы узнаем много нового. Ландшафтная архитектура — особое направление, а Франция, наряду с Англией, — исторически его родина, там очень богатая традиция.
— Как вы оцениваете шансы на выход в финал?
ПС: Мы стараемся сейчас ничего не оценивать, просто работаем.
— Ваше бюро существует с 2018 года, а до его создания вы вместе учились в Академии художеств. Кому из вас пришла идея основать бюро?
ПС: Это была обоюдная идея. Мы давно знакомы, и у нас никогда не было сомнений, что мы пойдем своим путем. После окончания Академии мы примерно месяц работали в разных бюро, а когда объявили конкурс «Петербургский стиль» (участники должны были разработать концепцию застройки территорий в Красногвардейском и Фрунзенском районах — прим. «Бумаги»), решили рискнуть — я уволился со своей работы, Вера со своей, и мы занялись конкурсом. Первые полгода работали из дома. А после того как выиграли, появилась возможность снять помещение в Artplay. С тех пор здесь и находимся.
Победа в конкурсе дала нам возможность дальше существовать как абсолютно независимое бюро. Так что, можно сказать, мы с самого начала работаем самостоятельно.
Вера Степанская: Сначала было непросто. Когда всё зависит от того, выиграем мы конкурс или нет, — это тревожно. Но у Пети почему-то всегда сохраняется абсолютная уверенность в том, что всё будет хорошо. И именно так и происходит.
— Как вы разделяете обязанности в бюро?
ПС: Мы так давно и плотно работаем вместе, что у нас не возникает проблем с взаимопониманием. Нет такого, что один делает только эскизные проекты, а другой — только чертежи.
ВС: На самом деле Петя изначально всегда знает, что должно получиться. Он может поставить сверхзадачу, как будто существует некая истина, до которой нужно только добраться. Это придает всему особый смысл и делает наш творческий процесс сакральным — всегда сохраняется ощущение важности, мы стараемся ничего не делать просто так.
Так что Петя отвечает за идеологию, у него всегда есть свое четкое мнение и видение цели. И мы вместе стараемся к этой цели двигаться.
ПС: Хочется верить, что мы способны делать нечто большее, чем просто стильную современную архитектуру.
— А сколько всего человек работает в бюро?
ВС: Сейчас у нас в команде четыре архитектора. Иногда больше, иногда меньше — зависит от количества проектов. Бывает, мы остаемся вдвоем и довольно надолго. Нам нравится работать вдумчиво, спокойно, без суеты.
— Конкуренция в Петербурге большая? Вы чувствуете ее со стороны крупных архитектурных бюро?
ПС: Мы не особо страдаем от конкуренции с крупными бюро. Вероятно, потому что у нас разные интересы. Скажем так, то, что интересно нам, вряд ли интересно крупным студиям, которые в силу своих размеров и коммерческого устройства вынуждены делать объекты больших масштабов и в большом количестве.
Мы тоже поначалу были нацелены на крупные проекты. Поэтому и участвовали в конкурсах «Петербургский стиль XXI века», «Петербургские фасады». Первый, например, был на планировку целых территорий. Но в какой-то момент мы поняли, что создать небольшое архитектурное произведение или инсталляцию реальнее и в чем-то интереснее: искать в малом большое — этим мы стараемся заниматься.
— А с небольшими архитектурными студиями вы взаимодействуете?
ПС: Мы дружим. По крайней мере, мы бы хотели считать это дружбой, а не конкуренцией. Наверное, формально конкуренция есть, но мы от нее не страдаем, как-то гармонично уживаемся.
— Насколько я понимаю, ваш первый реализованный проект — это инсталляция «Занавес. Фонарь. Колодец» на фестивале света в Гатчине в 2019 году. В чем была суть этого проекта и как вы придумали его?
ПС: На фестиваль в Гатчине мы попали, выиграв конкурс. Каждый год в Гатчине проходит «Ночь света», а перед ней — конкурс идей на инсталляцию, которая должна соответствовать теме фестиваля. Победителю дают около 80 тысяч рублей и выделяют в помощь волонтеров. Тема прошлого года — отражение.
Идея инсталляции появилась давно. Мы ездили на «Ночь света» в 2018 году и при входе в Гатчинский парк нашли барочного контура восьмигранный колодец Антонио Ринальди. К колодцу ведет каменная лестница — такое совершенно мистическое место.
И мы сразу представили, что на фоне этого колодца должен возникнуть красный занавес. По нашей задумке, гости фестиваля должны были отделяться от толпы, спускаться по лестнице, видеть занавес — как некое сновидение, — заходить за него и исчезать. Оказываться в другом мире, и главное — наедине с собой.
Большинство инсталляций предполагает, что объект стоит как экспонат, а толпа людей бродит вокруг него. Мне в таком случае как зрителю всегда кажется, что интонация авторского высказывания совершенно теряется, возникает недоверие. Поэтому у нас была цель создать некий фасад инсталляции, который притягивал бы людей, и при этом — чтобы человек отделялся от толпы и оказывался один внутри нее.
— И вам удалось всё это реализовать?
ПС: Нам не разрешили построить инсталляцию возле колодца, и мы долго выбирали альтернативную локацию. В итоге нашелся холм над прудом, а на холме ровная лужайка.
Получилось расположить павильон таким образом, что его, с одной стороны, было видно издалека: он светился, как загадочный красный маяк, возникал с самых разных точек и отражался в пруду под холмом. А с другой стороны, он имел обратный фасад — занавес, оформляющий напротив компактную мизансцену лесной чащи с круглым колодцем, который нам пришлось придумать самим. Это был зеркальный круг диаметром два метра с черным ободом, мы налили на него воды, и получился красивый эффект зеркала под водой.
Таким образом, павильон имел форму куба, а внутри него — из той же красной ткани, что и занавес — был поднят цилиндрический объем комнаты.
ВС: Всё удалось реализовалось в точном соответствии с замыслом. Инсталляция получилась очень архитектурной, ее можно назвать павильоном, что очень в характере Гатчинского парка.
Возникла интересная сценография. Зритель шел по дорожке и вдруг сквозь деревья видел ярко светящийся красный объект. Он сворачивал к нему, шел через лес и оказывался на ровной поляне. Перед ним над круглым колодцем возвышался огромный красный занавес, уходящий в ночное небо.
Над занавесом висел фонарь. Когда он загорался, один человек выходил из толпы зрителей, как будто на сцену, обходил колодец, отражаясь в темной воде, и скрывался за кулисой, попадая в круглую комнату. Там стояло большое зеркало, а напротив него — стол, стул и печатная машинка.
На табличке перед входом было написано: «Внутри вы встретитесь с тем, кто ответит на ваш самый главный вопрос». Все естественно хотели узнать, что же находится в комнате. Перед занавесом собралась огромная толпа. Организаторы потом сказали, что такой очереди не было ни разу в истории фестиваля, люди стояли по часу. Мы такого не ожидали.
— А из чего вы сделали куб и занавес?
ПС: Куб был шесть метров в высоту. Мы сделали его из строительных лесов, а снаружи обтянули красной строительный сеткой. За счет этого он получился полупроницаемым и снаружи был виден красный цилиндрический объем комнаты внутри куба.
Каркасы цилиндра, на которые подвешивалась ткань, мы спроектировали из алюминия и изготовили на заказ. Занавес был 6 метров в высоту, а площадью около 210 квадратных метров. Сочетание ткани и строительной сетки позволило нам добиться эффекта светящегося красного объема — достаточно было мощно подсветить цилиндр красными прожекторами, и весь куб светился.
Купить готовый занавес оказалось нереально. В итоге мы приобрели огромное количество рулонов красной ткани, взяли швейную машинку и просто всё сшили. Около нашего офиса на весь коридор были раскатаны рулоны, и мы четверо суток подряд на швейной машинке строчили эту ткань.
— Второй ваш масштабный проект — мост в Никола-Ленивце, который сожгли на Масленицу. Как вы придумали его?
ПС: Это тоже был конкурс (открытый конкурс на создание лучшей концепции арт-объекта для Масленицы — прим. «Бумаги»). Мы тогда подумали: что вообще можно сжечь? Можно же сжечь мост? Есть же такая метафора «сжигать мосты»? Масленица — это прощание с зимой, расставание с чем-то, а сжигание мостов — и есть расставание. Нам также было важно сделать пространственный объект, который бы объяснял наше впечатление от просторов калужских полей. Для нас это символ вечного путешествия, русской мечты. Таким образом и появился мост.
Кроме того, нам, опять же, было интересно сделать объект, с которым человек может взаимодействовать, потому что взаимодействия с арт-объектом в истории Маслениц в Никола-Ленивце никогда не было. В прошлом году там построили очень эффектную конструкцию, но на нее можно было только смотреть.
Через наш мост можно было перейти, и в этом тоже была определенная метафора. Нам кажется, что у людей возникало особое переживание: они смотрели на мост, проходили по нему, у них формировалось к нему какое-то отношение. А потом люди видели, что на месте моста ничего не осталось. Это история с одной стороны коллективная, а с другой — глубоко личная. И не понятно, грустная она или радостная.
ВС: Идея была раскрыта через перформанс, который мы придумали вместе с Олегом Жуковским, основателем театра La Pushkin. Нам удалось создать вневременную, брейгелевскую атмосферу (Питер Брейгель — автор картины «Битва Масленицы и Поста» — прим. «Бумаги»), что было для нас всех очень важно. Мы старались уйти от классического, несколько лубочного представления о масленичной традиции. Люди шли огромным кольцом, брали снопы хвороста и соломы и оставляли их на мосту, становясь причастными к сожжению.
— Как горел мост?
ВС: Сгорело всё замечательно. Со смерчем, градом — всеми стихиями. Думаем, это тоже следствие той энергии и надежды, которые мы все вложили в это действие. К тому же только в Никола-Ленивце знают, как сделать идеальный костер, — это целое искусство.
С разных точек процесс выглядел по-разному. Можно было смотреть сквозь горящие арки или сбоку между башен. Это то, чего мы и добивались, — пространственный пожар, уходящий в перспективу.
Была особая драматургия в одновременном горении нескольких объемов. Каждая из башен горела своим пламенем, но из-за ветра они объединились в одно гигантское. Люди делали ставки, какая из башен быстрее рухнет. В общем, впечатления фантастические.
— Из чего был сделан мост?
ВС: Каркас был сделан из материала, непригодного для строительства, — сухостоя, поврежденного жуком-короедом. Внутри его заполнили строительным мусором, старыми поддонами, а снаружи обложили сеном. В Никола-Ленивце на Масленицу сжигают только то, что уже нельзя использовать. Там очень бережно относятся к природе.
— А сколько его в итоге строили?
ПС: Три месяца. Причем исключительно силами местных жителей, для которых Масленица — это и источник заработка, и одно из главных событий в году (основатель арт-парка Никола-Ленивец, художник Николай Полисский создает арт-объекты вместе с местными жителями из ближайших деревень — прим. «Бумаги»).
За всю нашу творческую деятельность мы ни разу не сталкивались с таким внимательным отношением к авторскому замыслу и с такой тщательной работой. Это было удивительно.
— Какие у вас дальнейшие планы? Планируете ли вы вообще сейчас какие-то проекты и участие в конкурсах или полностью поглощены работой над парком?
ПС: Трудно что-либо планировать, сейчас конкурс полностью нас занимает. В планах ряд проектов разного масштаба, участие в нескольких выставках. Сейчас для нас очень важно иметь возможность реализовывать свои идеи.
Хочется чаще встречать по-настоящему заинтересованных, увлеченных заказчиков с вдумчивым отношением к жизни. Чтобы делать хорошие вещи не обязательно иметь огромный бюджет, гораздо ценнее наличие вкуса и понимания, что архитектура — это очень увлекательно.
В конкурсах мы, естественно, будем продолжать участвовать — это уже часть нашей жизни. Но это всё уже после Тучкова парка.
