«Вы сильнее, чем вы о себе думаете». Большое интервью Саши Скочиленко «Бумаге» — о ПТСР, отношении к ней в СИЗО и шоу в суде

Саша Скочиленко — одна из самых известных обвиняемых по статье о «фейках» — уже 9 месяцев ждет приговора в петербургском СИЗО.

За это время внимание СМИ и мирового сообщества помогло добиться для Саши медицинской диеты, а группа поддержки организовала музыкальный релиз и переиздание ее «Книги о депрессии».

В декабре дело Скочиленко начал рассматривать суд — на каждом заседании Саша дает показания, обосновывая несостоятельность обвинения.

«Бумага» публикует большое интервью с Сашей о ее состоянии, судебном процессе, поддержке и давлении из-за популярности.

Интервью взято с помощью сервиса ФСИН-Письмо.

«Врач поставил мне диагноз „ПТСР“». О здоровье и занятиях, приносящих удовольствие

— После улучшения питания, многочисленных медицинских обследований, назначений врачей и медикаментов, за которые боролась внушительная часть гражданского общества России, я чувствую себя намного лучше.

Тем не менее комплекс проблем остается: временами болит живот, также я испытываю предобморочные состояния, связанные с давлением, пороками сердца и нарушением [сердечного] ритма. От недостатка воздуха развивается гипоксия — большую часть времени у меня синие губы. Проблемы с авитаминозом тоже, видимо, есть — у меня часто болят суставы, седеют и выпадают волосы.

С ментальным здоровьем тоже не всё в порядке. Травма задержания оставила во мне большой след. Врач поставил мне диагноз „ПТСР“. Мне постоянно снятся кошмары, бывают флешбэки, состояния дереализации и деперсонализации. Кроме того, я лечусь от депрессии, но, несмотря на качественные медикаменты и визиты психотерапевтов, эти состояния пока непросто лечить в той небезопасной и травмирующей обстановке, в которой я нахожусь. Но я на пути к улучшениям.

Отношение со стороны сотрудников ко мне корректное и местами сочувственное и человеколюбивое. Я умею располагать к себе людей, да и сотрудники здесь в большинстве своем нормальные, понимающие люди. Они и с убийцами ведут себя нейтрально.

После смены руководства летом человеческий фактор стал еще качественнее. К тому же все знают, что грубить мне не надо — я могу и жалобу написать, а еще за мной стоит гигантская мощь гражданского общества и СМИ, которые — хвала им — не дадут меня в обиду.

После того как я переселилась из режимных перенаселенных камер, где я подвергалась травле, отношения с сокамерницами улучшились. По факту у меня теперь всего одна соседка и отношения с ней зависят только от меня, и я стараюсь быть неконфликтной.

Много удовольствия я нахожу в чтении. Могу прочитать книгу в 600 страниц за три дня. Читаю почти всё подряд: от Бертрана Рассела до Теодора Драйзера и адвокатских речей Юрия Михайловича Новолодского — моего нового защитника.

Удовольствие приносит также чтение писем. Большое удовольствие доставляют мечты о будущем с моей возлюбленной: путешествия, свадьба, собственный дом. Непередаваемое удовольствие доставил мне тот факт, что, находясь за решеткой, я смогла выпустить музыкальные релизы своего нойз-проекта Lastochka Plus на всех крупнейших стриминговых площадках. Всё это благодаря удивительному человеку и музыканту Вадиму Борисову.

«Теперь я не просто 45-килограммовая женщина». О том, как изменилась за 9 месяцев в СИЗО

— За последние полгода я стала еще крепче морально и физически. Теперь я не просто 45-килограммовая женщина, способная просверлить дрелью бетонную стену, а 50-килограммовая женщина, которую не сломили за девять месяцев заключение, голод, нездоровье, депрессия и разлука с любимой.

Я не думала, что смогу быть такой сильной, учитывая то, что мне, как и многим девушкам, с детства внушали, что я слаба. Я узнала, что могу заниматься спортом в 18-градусный мороз в осенних ботинках, без куртки, хотя раньше я бегала только летом, а всё остальное время занималась дома. Я могу вставать каждый день в семь утра, открыть любую упаковку ручкой и разрезать овощ обратной стороной алюминиевой ложки.

А еще я очень закалилась. По словам моей новой соседки, которая сидит за решеткой уже 2,5 года, наша маленькая угловая камера — одна из самых холодных в СИЗО. Но я уже привыкла и не ощущаю этого. У меня малый вес и низкое давление, раньше я очень мерзла, а теперь нет.

Я смогла принять свою славу, хотя раньше я боялась этого как огня и стресс популярности был для меня едва ли не большим испытанием, чем само заключение. Научилась прощать себя за неотвеченные письма, если у меня нет на них ресурса. Научилась уживаться с людьми, которые совсем на меня не похожи.

У госорганов был расчет, что месяцы, проведенные в СИЗО, сделают меня лояльной и сговорчивой, но вопреки этому я всё больше сознаю и убеждаюсь в том, как неправильно устроена наша государственная система начиная с ее краеугольных камней: судебных и пенитенциарных институтов.

Мне удается сохранить стойкость духа, ведь я чувствую бесконечную поддержку гражданского общества России и других стран. Обо мне не забывают, меня любят и ждут. Имея это, можно свернуть горы.

Больше всего меня поддерживают письма, моя возлюбленная, которая много месяцев без устали борется за меня, мой друг Леша, который издал мои книги, мои защитники Яна Неповиннова, Дмитрий Герасимов и Юрий Михайлович Новолодский. Новость о том, что я вошла в мировой список самых вдохновляющих женщин года, сама по себе чрезвычайно вдохновляет, как и то, что мой огромный портрет теперь красуется на стене в Рейкьявике.

В СИЗО я чаще всего думаю о несправедливости кровопролитной войны, о силе гражданского общества, о проблеме несвободы в целом и о том, какие замечательные у меня кошки.

«С [досудебным] соглашением ко мне никто даже не подкатывал». О продлении срока и судебном процессе

— Судейскую меру на шесть месяцев я восприняла примерно так же, как остальные суды по мере пресечения, которая выбиралась на месяц. Такое же чувство предрешенной несправедливости. Первые меры ощущались куда больнее и обиднее. Сейчас я уже привыкла. Но это вовсе не значит, что я просижу в СИЗО эти шесть месяцев. По факту меня могут осудить или выпустить раньше.

Надежды на то, что меня освободят [на заседании 25 октября], прямо скажем, не было. Я даже вещи не стала собирать. Но вот на апелляции по мере, где уже присутствовал Новолодский, надежда затеплилась. Тем не менее постановление судья вынесла всего за минуту, да и на столе у нее особо не было материалов дела — это значит, что всё было напечатано заранее. Это очень разозлило моих защитников, и они подают кассационную жалобу. Посмотрим, что из этого выйдет.

Почему меня держат в СИЗО так долго… Очень громкие дела больших политических деятелей по моей статье — Яшина и Горинова — велись сталинскими темпами. Дело расследовали пару недель и несколько недель шли суды. В особом темпе также пошли дела тех, кто признал вину и заключил досудебное соглашение. Так и называется — «особый порядок». Эти люди уже получили свои гарантированные условные сроки и минимальные штрафы.

К слову, с подобным соглашением ко мне никто даже не подкатывал — наверное, сразу было понятно, что это бесполезно. Замедлила дело также психиатрическая экспертиза. За всё время заключения интерес к моему психическому здоровью был весьма бессовестным и настырным. В общей сложности, пока я сижу за решеткой, меня осмотрело около восьми специалистов околопсихологического профиля, и все сделали заключение о том, что я адекватна и нахожусь в ремиссии (по крайней мере находилась в ней до августа прошлого года).

Я давно не состою на учете в ПНД и бережно отношусь к своему ментальному здоровью: лечусь у частных врачей и принимаю медикаменты. Но это не помешало следователю запереть меня в тюремную психушку на целый месяц (хотя я и могла пройти эту экспертизу амбулаторно), а потом еще месяц ждать результатов, чтобы еще раз подтвердить, что я нахожусь в своем уме.

В августе мне должны были предъявить обвинение в окончательной редакции на семь страниц, но его два месяца не могли утвердить в прокуратуре — титанический труд проделали эти люди. Я никогда не отрицала своего деяния — того, что я разместила пять ценников в супермаркете, но расследование вышло на целых пять томов. Даже начальник тюрьмы спросил: «Что можно было так долго расследовать в вашем деле?»

Впрочем, это не рекорд — люди под судом и следствием сидят в СИЗО годами. На жаргоне следователей это называется «взять в плен». Моя бывшая соседка, у которой в деле всего три тома, просидела год в СИЗО под следствием, а потом еще год судилась. А ведь есть люди, у которых в деле и 20 томов, и 80! Можно просидеть в СИЗО четыре года, и пять, и даже пересидеть тот срок, который будет тебе в итоге назначен.

«Самое трогательное, когда тебе пишут дети». О письмах,  поддержке внутри СИЗО и отсутствии гомофобии

— Я чувствую очень много поддержки. Наверное, я самая поддерживаемая политзаключенная во всей стране. И мне несказанно повезло с этим. Самое трогательное, когда тебе пишут дети и ты ощущаешь от них такое тепло и участие, которых совсем не ожидаешь от человечков их возраста.

Примеров проявления экстраординарной поддержки великое множество, трудно даже выделить что-то конкретное. Но меня тронуло до глубины души, когда люди оказывали поддержку не только мне, но и моей [девушке] Соне и маме, которые так нуждаются в ней сегодня (уж не меньше, чем я).

Конечно, меня не могло не тронуть, когда люди очень оперативно насобирали денег на издание моих книг и вообще сколько средств люди вкладывают в мой фонд, так что благодаря им я одета, обута, обеспечена защитой и не голодна — и всё это не загоняет мою семью в нужду. Я вовсе не просила об этом, но много средств удалось собрать на новогодние подарки для меня, так что мне в жизни еще не дарили подарков на такие суммы.

Писем приходит крайне много, и с каждым месяцем всё больше. Раньше, вплоть до осени, я очень активно вела переписки и отвечала каждому. Но писем было в разы меньше. В результате я завязала переписки с таким количеством людей, что мне теперь с ними не справиться. Мне очень стыдно, но у меня нет ресурса отвечать каждому, потому что на столько писем физически не под силу ответить одному человеку. В последнее время из-за депрессии мне вообще целыми днями хочется только читать книги. Надеюсь, люди мне это простят.

Довольно много поддержки и в СИЗО. Все женщины понимают, что беда у нас общая. Посочувствуют, всегда спросят, как идут суды, выслушают жалобы на следователя, всегда радуются, когда кого-то отпускают на волю. Такую поддержку я встречаю даже от женщин с принципиально иной гражданской позицией.

Сотрудники тоже проявляют большое участие. Спрашивают: «Почему вы еще не дома?», желают свободы, сочувствуют моей разлуке с любимой (в СИЗО практически нет гомофобии), а на экспертизе ко мне даже подходили два сотрудника и говорили, что восхищаются моим поступком и сами поступили бы так же, если бы смогли. Советовали уезжать из страны, «когда всё закончится».

Конечно, мне помогает творчество. Но самым главным для меня творчеством — музыкой — я здесь заниматься не могу, в СИЗО нельзя играть ни на одном музыкальном инструменте, а книги по теории музыки запрещены, хотя разрешены учебники английского или математики.

Рисунок для меня всегда стоял на втором месте. Если играть музыку я могу подолгу каждый день — это наполняет меня и дает мне сил, — то на рисунок я скорее трачу энергию и рисую нечасто, хоть и получила широкое признание именно как художница. Иной раз это как работа — и я чувствую себя машиной по производству рисунков. Мне привезли гору бумаги и карандашей, и все ждут от меня этого. Кроме того, я всегда думаю о том, что сколько качественных и эмоциональных рисунков я нарисую — это то, насколько будет обеспечено мое будущее: я смогу их издать, выставить, продать и наконец превратиться из нищей художницы, вынужденной зарабатывать на жизнь тяжелой работой (уборкой, ремонтами, курьерством, сидением с детьми), в мало-мальски обеспеченную и работающую по призванию. Это осознание давит на меня всякий раз, когда я сижу перед чистым листом.

«Сейчас мы делаем из судов настоящее шоу». О своем будущем и людях, оставшихся в России

— С одной стороны, я чувствую, что всё может быть предрешено, а с другой — тешу себя надеждой, что всё предрешено не в самую худшую сторону.

Все-таки за меня вступилось очень много людей, в том числе высокопоставленных — депутаты Заксобрания и даже [экс-глава Счетной палаты Алексей] Кудрин. Да и Новолодский не последний человек — в прошлом начальник управления юстиции Петербурга и друг Собчака.

Обо мне пекутся консулы других государств, а по телевизору стесняются говорить о моем деле: еще бы — человек за пять бумажек может получить такой же срок, как за изнасилование. Как-то неудобненько выходит.

Конечно, немного боюсь приговора. Но судов жду: сейчас мы делаем из них настоящее шоу и умопомрачительный опыт разноса обвинительной власти.

Я верю, что станет лучше. В головах людей что-то меняется, и уже немногие так безоговорочно поддерживают насилие. Кроме того, растет уровень психотерапевтической культуры: сейчас к психиатрам, психологами и психотерапевтам не записаться. Еще в 2014 году, когда я нарисовала «Книгу о депрессии», это казалось фантастикой.

Пришествие психотерапевтической культуры — это ключ к осознанности и большей гуманности общества. Рано или поздно станет лучше.

Людям, которые остались в России, я посоветую не сдаваться и дальше, верить и надеяться на лучшее. Не пытаться переубедить людей при помощи ссор или споров, а пытаться переубедить своим образом жизни, верой в ненасилие и мир. И помнить: вы сильнее, чем вы о себе думаете.