Писатель Захар Прилепин рассказал «Бумаге» о суде над двенадцатью нацболами, за что его травили в интернете, кто виноват в провале декабрьских протестов и для чего русской словесности новый пафос.
Фото: Руслан Шамуков
— 11 сентября вы присутствовали и выступали на суде над двенадцатью нацболами, который проходил в Петербурге. Расскажите, что вы говорили и как прошло заседание.
— В моём положении было бы глупо что-то придумывать. Но все мы понимаем, что такое судебная казуистика и что произнесённое слово трактуется двумя или тремя образами, поэтому нужно было посоветоваться с адвокатом ребят, чтобы понять, чего следует избегать, чего опасаться.
Нацболы, НБП, национал-большевистская идеология — эти понятия значат не одно и то же
Национал-большевики не всегда имеют отношение к запрещённой лимоновской партии НБП. Есть, например, НБФ Дугина, есть НБП без Лимонова, есть национал-большевики в самых разных странах: я встречал шведских, польских, французских нацболов.
Можно сказать, что судебное разбирательство изначально было ангажированным: была установка сделать образцово-показательное дело и загубить двенадцать молодых «экстремистов», чтобы остальным неповадно было. Но в процессе следствия и суда кое-какие вещи стали усложняться, какие-то составляющие стали отваливаться. И сейчас судебное разбирательство уже не выглядит столь успешным, каким оно могло показаться организаторам и заказчикам сначала. В первую очередь, в силу того, что НБП и «Другая Россия» — разные партии, в том числе и идеологически. Некоторые участники «Другой России» никогда не имели отношения к НБП.
Судить другороссов как нацболов — это нехорошо, это неправильно, это несправедливо
Эти мысли были донесены до суда и с одного из двенадцати сняли обвинения и отпустили. Так что я привёз в Петербург хорошую весть и хорошую погоду.
— Давайте вернёмся на полтора месяца назад и поговорим о вашем «Письме товарищу Сталину» и о шуме вокруг него. Примечательно, что ряд людей, требовавших для всех свободы слова, ополчились против иной точки зрения. Ни шага влево, ни шага вправо не позволяется?
— Особенно влево. Я давно заявлял о тоталитарном сознании российских либералов. В ситуации с письмом оно проявилось максимально агрессивно. Меня только в тюрьму осталось посадить. Они могут говорить, что просто высказывали свою точку зрения, но вообще это очень напоминает массированную кампанию в мой адрес. И долгое время не звучало слов в мою поддержку: это показывает, насколько они взаимосвязаны, какая у них сила взаимоподдержки и взаимовыручки. Но надо говорить честно: в итоге они, конечно, обломились. Потому что сейчас не 90-е годы. Если тогда подобные вещи произносили Лимонов или Проханов, то они на десять лет выпадали из парадигмы медиа и издательского дела. Их не звали на телевидение, их книги не продавались в магазинах, их не издавали серьёзные издательства.
Проханов это время называет «катакомбным периодом»
Кто-то из либеральной общественности написал в блоге, что Захара Прилепина ждёт судьба Василия Белова и Валентина Распутина. Это парадоксально: оба писателя — классики, так что если меня ждёт такая судьба, я могу быть только счастлив. Но в их понимании эти писатели уже вычеркнуты их поля русской словесности, для них это уже отработанные фигуры. Это, конечно, просто зверство. В то же время, сегодня есть люди, которые понимают, что может быть и другая точка зрения, даже с либералам вся эта оголтелость может быть неприятна. При том, что они могут ненавидеть Сталина и любая ксенофобия у них, как и у меня, вызывает оторопь.
Они понимают, что свобода есть свобода. Она для всех
— У Ольшанского был свой журнал, «Русская жизнь», который сейчас перезапускается. А вы с Сергеем Шаргуновым делаете «Свободную прессу». Концептуально издания близкие: представлены различные точки зрения и взгляды, многообразие стилей, внимание к языку. А в чём отличия?
— Дело в том, и я думаю, это понятно по нашим высказываниям, мы с Сергеем настроены в политическом смысле куда более радикально. Мы за лево-консервативный переворот, по большому счёту, мы за революцию. Митя Ольшанский — против. Тем не менее, у нас есть какие-то точки соприкосновения: в этике, в эстетике, в симпатиях и антипатиях.
По сути, у нас схожая система ценностей, много базовых понятий, которые нас не разлучают
— По поводу тех, кто хочет перемен. Как думаете, много ли среди них ваших сторонников, носителей левых ценностей?
— Это совершенно невозможно понять. Что-то можно было бы сказать только в том случае, если бы 10 декабря на площади Революции осталась вся масса народа, если бы она не была уведена политиками либерального толка на Болотную, а потом на Сахарова. Тогда было бы понятно, какая часть собравшихся готова к доведению протеста до логического конца. Конечно, весьма большая часть откололась бы, потому что люди хотят свободы, но боятся сесть на 15 суток, хотя это не та жертва, во имя которой стоит так болезненно переживать. Люди готовы выйти, немного помитинговать, а потом разойтись по барам. Любое действие порождает эффект вдохновения, есть упоение в бою. Декабрьские события — это школа обучения уличной политике, школа трансформации взглядов. Они говорят, что власть уже не может быть другой.
А я жажду нового пафоса, новой патетики. Чтобы брала дрожь
Читайте другие тексты рубрики:
