«Я обслуживал преступную структуру». Бывший служащий Смольного — о том, как уволился из-за мобилизации

Каково работать в Смольном, имея оппозиционные взгляды

— Чем вы занимались до работы в Смольном?

— Я окончил РАНХиГС, отучился на юриста по гражданскому праву. Полгода сидел на подработках. И близкий родственник рассказал мне, что есть интересная работа в администрации одного из районов Петербурга. Он [родственник] уже давно, лет 20 наверное, в госслужбе.

[В администрации, куда позвал родственник], нужно было заниматься тем же, что я позже делал в Смольном, — отвечать на жалобы людей в интернете. Потом я работал в подведомственной организации комитета по развитию транспортной инфраструктуры.

Изначально я к этому [госслужбе] скептически относился. Но, попав на работу, увидел интересные задачи, связанные с благоустройством города. Была наивная наивность, что такие ребята, как я, могут изменить что-то во власти. Мол, сейчас я буду работать, добиваться каких-то успехов, займу какие-нибудь должности и потом — через 5–10 лет — всё изменю.

Когда началась война, все эти иллюзии достаточно быстро рассыпались.

— Что вы делали в Смольном?

— Я работал в Смольном весь 2021 год. Мы мониторили комментарии жителей Петербурга по поводу горячих проблем.

Например, если человек пишет, что после транспортной реформы автобусы приходят не по расписанию, мы это фиксировали. А затем отправляли в комитет по транспорту исполнителя из нашего отдела, который от имени Смольного писал человеку: «Автобус задерживается из-за того, что мы проводим реформу и не все процессы налажены. Не волнуйтесь, мы решим вашу проблему и со следующей недели автобусы начнуть ходить вовремя».

Наш отдел курировал жалобы граждан, которые поступали через соцсети губернатора, вице-губернаторов и всех комитетов Смольного. Отдел модераторов находил негативные комментарии и отправлял их нам. Мы писали и редактировали ответы на жалобы. Также мы контролировали качество ответов, чтобы они соответствовали методическим рекомендациям — были дружелюбные, — чистили их от чиновничьего и бюрократического языка.

— Как вы работали с проблемными темами в Петербурге: например, с мусорным коллапсом или уборкой снега?

— Их отрабатывали другие ведомства. С комментариями по мусорному коллапсу работали комитет по природопользованию, охране окружающей среды и обеспечению экологической безопасности и «Невский экологический оператор».

Комментарии по снегу отрабатывали уже комитет по благоустройству и администрации районов. Мы на них назначали сообщения, они шаблонами отвечали и крайне редко индивидуально решали проблему. Вообще, в 2019 году эта система работала лучше, чем в 2021-м и дальше.

— Как вы чувствовали себя на работе после 24 февраля?

— Во время работы мы нормально общались с сотрудниками комитета. Коллеги часто озвучивали свои взгляды: что Украину нужно уничтожить и всякое такое. Мне было неловко, но я в дискуссии не вступал, потому что понимал, что от этого пользы не будет. Мне было страшно потерять работу. Было неизвестно, как и за что будут наказывать.

Я еще не мог решить, что мне нужно покинуть страну. Думал, что придется находиться в России, старался очень аккуратно высказываться. У меня родственники продолжают работать на госслужбе, они тоже отрицательно относятся к происходящему и точно не поддерживают. Так что у меня всё еще есть страхи, связанные с этим.

— Работая в Смольном, что вы думали об оппозиции в Петербурге?

— Я не приветствовал действия властей Петербурга, всегда поддерживал митингующих и оппозицию.

Например, у меня есть коллега из «Новой газеты», когда она еще работала. Я ему рассказывал интересные истории про свое начальство. Про то, как один из начальников во время муниципальных выборов в 2019 году заставлял коммунальщиков закрашивать граффити в поддержку [политика Алексея] Навального и приказывал выкидывать все оппозиционные листовки, которые расклеивали по подъездам. В итоге у них вышел материал об этом.

К тому же я скинул этому коллеге скриншот из переписки с начальником, он его опубликовал у себя, а через несколько дней его ретвитнул сам Навальный.

— А как при этом относились к власти в Петербурге?

— Я никогда не считал [губернатора Петербурга Александра] Беглова сильным политиком. Особенно в конце 2021-го его неспособность и некомпетентность выплеснулась наружу.

Мы все, даже среди коллег, шутили над Бегловым. Рассчитывали, что его скоро уберут. У всех были автомобили: едешь по городу — и видишь 9-балльную пробку из-за того, что дороги не убирали. Из-за этого кто угодно оппозиционером может стать.

— Почему тогда продолжали работать?

— Моя работа не была связана с тем, кто у руля, кто начальник. Будь это Беглов или другой градоначальник, мы бы продолжали делать что делали. Я, например, видел запрос, что какой-то подъезд грязный. Я переправлял его коммунальщикам, которые приезжали на место и чистили его. Это было здорово. Я мог повлиять на то, чтобы чей-то подъезд стал чище, — классно. Я вообще не был связан с политикой.

Что служащие думают о войне в Украине

— Вы говорили с коллегами о политике?

— Да. Я говорил, что это всё неправильно. Другие сотрудники тоже не вступали в спор, но было видно, что они мои взгляды не поддерживают. Внутри коллектива соблюдался какой-то нейтралитет.

Со своими коллегами во время перекуров мы обсуждали [войну]. Они знали, что у меня взгляды более оппозиционные, чем у них. Летом или весной, когда начались разговоры о мобилизации, я говорил, что туда [на фронт] никто не пойдет. Военкоматы уже поджигали. Потом началась мобилизация и выяснилось, что люди всё-таки идут. Было неловко за себя.

Никто из коллег мне резко не отвечал, но было видно, что они со мной не согласны. С сотрудниками Смольного из других комитетов на тему СВО не общался.

— А что говорили ваши коллеги?

— Пять-шесть человек молчаливо поддерживали происходящее, но не выступали за это яростно, то есть они не носили значки Z. Правда, в нашем отделе работали два ярых Z-патриота. Одному из них принесли повестку на работу — в тот момент он резко перестал поддерживать войну в Украине. На следующий день он вышел на больничный и уволился. Больше мы его не видели.

Из всех, кого я знал на работе, это был единственный человек, который ушел из Смольного во время войны. Еще повестка пришла другому коллеге — он пошел в военкомат, но его не забрали.

— Как вы уходили из Смольного?

— До осени наше управление занималось тем же, что делало в мирное время, — вопросами, связанными с функционированием города. То есть мы отвечали на жалобы на здравоохранение, транспорт, благоустройство, энергетику. Вопросов войны мы никак не касались. Если кто-то писал в личку [комитетов Смольного] или комментарии про войну, то мы эти сообщения удаляли и игнорировали их.

Мне было с этим нормально. Я себя успокаивал, что всё еще делал хорошее дело, полезное для людей. Я не преступник. Потом, когда началась мобилизация, то людей по всей вертикали, сотрудников администрации и все комитеты, втянули в эту историю. Все госслужащие были в этом замешаны и завязаны.

Там стало невозможно находиться: нужно было заниматься пропагандой. Стало мерзко. Я с первого дня [мобилизации] думал, как уйти. Принял решение буквально через несколько дней. Отработал там еще две-три недели и в ноябре ушел.

— Думали об эмиграции раньше?

— В целом не думал об эмиграции. Хотел только путешествовать и всегда возвращаться в родной город. На самом деле я люблю Петербург. У меня отец отсюда, мама из Ленобласти. Я считаю город своей родиной. Уезжать навсегда никогда не хотел. Никогда. Однако сложилась другая ситуация, и это печально.

— Когда вы решили уехать из России?

— Когда я ощутил непосредственную причастность [к политике РФ]. Мне стало тяжело быть частью этого всего. Хотя я пытался всеми силами отгородиться от всех рабочих задач, связанных с мобилизацией, работа стала морально сложной.

После 21 сентября нам приходили жалобы. Например, жена одного из горожан писала, что у ее мужа левый глаз вообще не видит, он пришел в военкомат — и его забрали. И нам от лица комитета по вопросам законности надо было всё равно рекомендовать петербуржцам идти в комиссариат: якобы там со всем разберутся.

В Петербурге стало гораздо жестче, чем весной и летом: в городе проснулись совсем уже милитаристские настроения, всё довольно мрачно. У меня была неплохая работа, но решил, что больше не могу этим заниматься, — я ценю свою личную свободу.

Как складывается жизнь в эмиграции

— Как вы сейчас оцениваете опыт работы в Смольном?

— Я чувствую, что у меня есть определенная ответственность, так как обслуживал преступную структуру. Я готов отвечать за то, чем занимался последние три года. Хочу быть полезен тем силам, которые, возможно, когда-то смогут изменить что-то в нашей стране.

— Чем занимаетесь сейчас?

— После переезда в Тбилиси искал работу, связанную с редактурой и копирайтом. Хотел дальше работать с текстом, потому что у меня это неплохо получалось, как мне кажется. Недавно меня взяли на работу продавцом онлайн-курсов.

— Хотите ли вернуться в Петербург?

— Я недавно назвал себе несколько условий для возвращения, когда мы помиримся с соседями [с соседними странами]. На самом деле условий много. Например, смена режима, политические изменения, свобода. Когда СМИ, которых выгнали из России, смогут вернуться — «Медуза», ваша газета, «Эхо Москвы», все остальные.

— Верите ли в смену режима?

— Я верю, что это произойдет. Просто не понимаю когда. Это будет очень тяжело и долго, скорее всего. Но, конечно, верю.