«У дедушки холодильник всегда был забит колбасой — в детстве он голодал»‎. Зачем петербуржец месяц ходил в пальто с антивоенной надписью

В марте в петербургском метро заметили человека в необычном пальто с надписью: «Это пальто моего деда, во время ВОВ он был голодным ребенком на оккупированной территории. <…> Я не хочу войны». Его фото опубликовали в телеграм-канале «Северное техно». 

В конца марта молодого человека задержали и судили по двум административным статьям: о дискредитации действий российской армии и за неповиновение сотруднику полиции.

По просьбе «Бумаги»‎ владелец пальто Демьян Беспокоев рассказал, зачем написал текст про деда, как спорил с полицейскими о маникюре и что собирается делать после ареста.

Демьян Беспокоев

бебиситтер

— Это пальто дедушкино. Он умер, когда мне было 11 лет. Сейчас мне 20. Я год учился на режиссера драматического театра. Сейчас я работаю с детьми: вожатым и бебиситтером. Я начинающий педагог.

Я живу в квартире бабушки и дедушки. Бабушка недавно умерла. И я тут нахожу всякие такие штуки, как это дедушкино пальто. Я помню, что такая одежда — это его стиль. Оно [пальто] большое, потому что он был достаточно толстым человеком под конец жизни. Я подумал, что оно мне подходит, и [после 24 февраля] начал его носить. Это выражало мои эмоции, это не был какой-то акционизм, просто выражение чувств через одежду. Эмоционально это было что-то особенно сильное, поэтому я также нанес текст на пальто — я на себе носил свою эмоцию.

Почему задело «то, чего нельзя называть»‎

— Я никогда эмоционально себя не связывал с Великой Отечественной, потому что думал, что это что-то далекое. Мне с детства — из школы, со всяких экскурсий и от бабушки с дедушкой — прилетала информация про Великую Отечественную: о том, как это было ужасно. И у нас в городе много памятников, связанных с войной. Но я не понимал, зачем на протяжении такого долгого времени постоянно об этом говорить. Я не мог представить, что что-то такое произойдет сейчас.

Когда началось «то, что нельзя называть», оказалось, несмотря на то, что государство через школы и всё остальное рассказывало, как ужасно, когда люди друг друга убивают… оказалось, что всё это не так и убивать людей — это окей. Тогда у меня всё это связалось с личными историями, которые мне рассказывали бабушка с дедушкой.

Дед 1933 года рождения. Он жил в деревне на территории современной Латвии. Она была оккупирована немецкими войсками. Но я в детстве слушал об этом отстраненно. Мне сейчас даже неловко, потому что я не то чтобы помню подробности — но откуда я могу их помнить?

Мама и бабушка рассказывали, что дедушка голодал, когда была война, — было нечего есть; как люди ели что-то несъедобное и мечтали о крошках хлеба. Я это воспринимал как что-то далекое и странное, но у меня была четкая связь между этим и тем, что сейчас, когда я его знаю, он очень много ест. Когда я приходил к дедушке и бабушке, у них холодильник был всегда забит колбасой, салатиками. Мне это объясняли тем, что он так много покупает и ест, потому что в детстве у него не было такой возможности и он голодал.

Как болтали с полицейскими о маникюре, а они написали рапорт

— Я сделал пальто в начале марта, а задержали меня только через несколько недель. Я всё время езжу по одному маршруту и выхожу на «Петроградской». Там сотрудница метрополитена (как мне потом сказали) увидела меня со спины, куда-то позвонила, и, когда я поднялся на эскалаторе, меня ждали сотрудники полиции. Они спросили, не попрошайничал ли я в этом пальто — видимо, неправильно поняли причину [розыска]. «Вот у нас тут ориентировка», — и сказали, что им нужен не я, а мое пальто.

У меня были накрашены ногти на одной руке зеленым цветом. Я думаю, что каждый может выглядеть как он хочет и разнообразие — это прикольно. Всю дорогу до отдела мы с полицейскими говорили об этом. Там была сотрудница отдела, которая сказала: «Если бы мой сын пришел с такими ногтями, я бы его убила!» А другой сотрудник, помоложе, сказал: «У меня у самого татуировки». И вот мы с ними чисто по-приятельски спорили про маникюр.

Но в итоге эти же сотрудники, с которыми мы ехали до отдела, написали на меня рапорт — из-за чего мне потом дали вторую административку: о том, что я сопротивлялся при задержании, отказался сесть в машину. Хотя всё это время мы с ними шли и болтали, и моя девушка была свидетелем, как меня сажают в машину. Это было грустно, потому что мне показалось, что мы с ними просто общались как люди, а они после этого сели и написали неправду. Это обидно.

«Он выбрал не ту сторону конфликта»

— Часов двенадцать я просидел в камере без адвоката. Когда мои друзья пришли и спросили, что со мной, один сотрудник им ответил: «Он выбрал не ту сторону конфликта!» Это прямо эпичная фраза, как из боевиков.

Два сотрудника уголовного розыска давили: «Да мы можем к тебе домой прийти с обыском!» Спрашивали, ходил ли я на митинги Навального. У других была позиция «Я старше, а ты дурачок и тебя нужно поставить на путь истинный».

У нас принято демонизировать сотрудников полиции, но там работают такие же люди, только с другими взглядами. Просто уставшие, злые, и им тяжело проявлять внимательность. Меня не выпускали час или полтора в туалет. У меня забрали кофту и пальто, а в камере было холодно. Мне обещали дать плед, но не давали. Друзья передали мне вещи, но их поставили перед камерой и не давали их мне.

Наши отношения ухудшились из-за того, что я отказался сдавать отпечатки пальцев, потому что я уже установил личность тем, что дал им паспорт. По закону я не был должен еще сдавать отпечатки. Один из людей из уголовного розыска сказал: «Паспорт не является удостоверением личности. А вдруг ты его подделал?» Сказали, ты всё себе усложняешь и что у меня в итоге будет статья о неповиновении. Адвокат мне сказала, что они это сделали, чтобы подержать меня в камере, потому что про дискредитацию статья не арестная и меня могли держать только три часа.

На суде судья попросила рассказать про деда, спросила его год рождения — а я растерялся. Это я уже потом уточнил год, а тогда об этом не задумывался. И ей очень не понравилось, что я не помню год, как мне показалось. У меня был адвокат на суде из «Апологии протеста». Она меня поддержала.

Судили меня, судили, судья уже ушла, и тут полицейский, который меня сопровождал, вспоминает про пальто — и такой: «А что с пальто?» Побежал к судье, и она сказала отдать его мне под расписку. Мне этот полицейский его отдал и сказал: «Привезешь домой — положи в шкаф от греха подальше!» Мы с ним в итоге пожали [друг другу] руки.

Думаю, они обычные нормальные люди, обладающие искаженной, с моей точки зрения, информацией. Есть полицейские, которые искренне топят [за военные действия]. Сотрудник, который со мной в суд поехал, показывал видео из их рабочего чата, где солдаты ВСУ простреливали ноги пленным русским. И он мне сказал: «Вот смотри, это причина, по которой нужно их всех уничтожить». Это действие было ответом на мою позицию, что [военные действия] — это кошмарно. Я это видео честно посмотрел, а потом говорю: «Да, я про это и говорю: [военные действия] — это ужасно. Всегда есть способы лучше, чем военные, „спецоперационные“». Он ответил, что я ничего не понимаю: «Учи историю!» Блин, я так и не понял, как это относится к тому, что мне не нравится, когда люди убивают друг друга.

Как изменились планы после суда

— Мне выписали штраф 45 тысяч рублей, а за вторую административку о сопротивлении — сутки ареста, которые я уже провел в участке.

После суда я взял перерыв в гражданской активности, «гражданские каникулы». Мне сказали, что следующий приговор может быть уголовным — с риском заключения. Я думал, уезжать мне или оставаться, и понял, что останусь. Здесь мое место. Я понимаю, что сейчас есть риск сесть в тюрьму, но я решил, что уезжать не хочу.

Пальто я не ношу, потому что суд решил, что оно дискредитирует вооруженные силы. Сейчас хочу сделать какую-то творческую штуку на эту тему. Мне тяжело не транслировать эмоции, которые у меня возникают. Недавно была новость, что [в Украине] умерло 204 ребенка. Мне показалось, что это может быть правдой. Это тревожно и кошмарно.

Я лет с 14 считал себя участником политики в своей стране. Я считал, что важно формировать пространство, в котором я живу. Но сейчас это даже не политика, идет [военная борьба]. Среди всех, с кем я общаюсь, нет ни одного человека, который бы поддерживал [то], что происходит.