В России ликвидировали правозащитную организацию «Международный Мемориал» и правозащитный центр «Мемориал», а также их структурные подразделения. В ответ в соцсетях запустили флешмоб #МыМемориал — пользователи публикуют рассказы о репрессированных родственниках, истории которых помогла найти организация.
«Бумага» публикует четыре рассказа петербуржцев о том, как им помог «Мемориал».
Елена Филиппова
— Как же ужасна история с «Мемориалом». И как симптоматична для 2021 года.
Один из проектов «Мемориала», который мне особенно важен — list.memo. Онлайн-список жертв политических репрессий. Мне, увы, не удалось найти всех репрессированных родственников по нему, видимо, там документов совсем никаких не осталось. Но я нашла бабушку, Вейгант (после замужества Нестерова) Лидию Георгиевну, 1922 года рождения. Была репрессирована по национальному признаку (то есть за то, что она — немка) вместе со всей семьей. Очень хорошо помню ее истории, как их с сестрой, молодых девчонок, арестовали, везли по этапу, как они зимой оказались в Ухтапечлаге без теплой одежды, как шли до бараков. Точно знаю, что два ее брата пропали без вести где-то на этапе. Пропали настолько, что даже никаких следов нет.
Такая история нашей страны, такое прошлое.
Лизавета Матвеева
— То, что сейчас происходит, можно называть разными словами, но мне очень страшно от того, что у нас продолжают вымывать и переписывать историю.
Ликвидируя [«Международный Мемориал»], они тем самым перечеркивают список из миллионов репрессированных и говорят, что этого не было и быть не могло, что государство не вело политику массового террора по отношению к своему населению в СССР.
Но как быть с теми, чьи семьи репрессии затронули напрямую? Память, которую по крупицам собирал «Мемориал», невозможно перечеркнуть или ликвидировать, потому что невозможно ликвидировать людей, даже если их садят, запугивают, ссылают и убивают. Слишком многие семьи связаны с этим печальным прошлым, для слишком многих эта история небезразлична.
Репрессии коснулись и моей семьи — жила большая семья, в Нерчинске, 8 детей, семье принадлежали золотые прииски. Но в 1938 году моего прадедушку, Бро Наума Иудовича, арестовали, осудили по 58-10 статье УК РСФСР и приговорили на 10 лет. Моей бабушке и ее брату-близнецу еще даже года не было.
Очень грустно, что людям пришлось пройти через весь этот ужас без каких-либо на то причин. Еще более жалко, что невозможно возместить им это потерянное время. И еще более жалко и страшно, что нас насильно заставляют об этом забыть.
Катя Богачевская
— На фотографии из нашего семейного архива — мой прапрадед протоирей Петр Лебедев со своей семьей. В честь его жены, моей прапрабабушки, которая одна воспитала пятерых детей, мою дочку зовут Варвара. Отец Петр был расстрелян 27 октября 1937 года, отказавшись отречься от сана и сказав: «Кто служит Богу Единому, Живому и Истинному, тот никогда не согласится предать свою паству и жить со злодеями». В 2003 году он был причислен к лику святых новомучеников. С тех пор каждый год 27 октября в городе Родники, где он служил, отмечается день памяти священномученика Петра Родниковского.
Но сегодня в этой истории появилась новая дата. 28 декабря 2021 года ликвидировали организацию, которая сохраняет память — в том числе и память моей семьи. Ликвидировали с абсурдными словами, что она «создает лживый образ СССР как террористического государства». Организацию можно ликвидировать — в нашей стране это, оказывается, сделать вообще достаточно просто, — но память миллионов ликвидировать нельзя. Придет время, и я расскажу своей дочке Варе историю ее родных, даже если этому уже нельзя будет найти никаких документальных подтверждений.
Из статьи про моего прадеда на сайте «Открытого списка»: Священник Петр Лебедев отличался бескорыстием, аскетизмом и человечностью. Он говорил прихожанам: «Люди моего сана не должны отличаться богатством от обычных рабов Божиих». Петр жил с семьей в церковной сторожке и не брал с прихожан денег за требы. В благодарность прихожане бесплатно выстроили ему дом. После революции 1917 года отец Петр выступил как противник богоборческой власти, и с 1918 года и до самой его кончины за ним шла слежка.
Ренат Давлетгильдеев
— В общество «Мемориал» в первый раз я пришел, когда учился в школе. Город Котлас, в котором тогда жил, вошел в историю двумя вещами. Фильмом «Как я перестал бояться и полюбил атомную бомбу» Стенли Кубрика — собственно, именно на Котлас эта самая бомба радостно и летела. И «Архипелагом ГУЛАГ» Солженицына. Главред газеты «Вечерний Котлас», где школьником я работал голосом и рупором местных подростков, рассказал мне про Котласлаг и отправил в местный «Мемориал».
Маленький офис котласских правозащитников располагался в скромной, заставленной архивами квартире. Число сотрудников — один. На дворе — рубеж девяностых и нулевых. Ельцин в Кремле, Доренко в телевизоре, цены в тысячах, мамины заначки в долларах, мечты о Lego на Новый год. Правнуки палачей еще не решили, что пришла пора вновь переписывать ненадолго восстановленную правду.
Сперва милая тетушка с необычными именем и фамилией, которые я, к сожалению, позабыл, отвела меня на кладбище Макариха. Запущенное, заброшенное, заросшее. «А где могилы?», — спросил я. «Могилы… Под тобой».
Потом были часы в архивах, разваливающиеся от старости письма спецпоселенцев, интервью с редкими выжившими свидетелями тех событий, и многочасовые субботники с выкорчевыванием кустов, крапивы, сорняков. А спустя пару лет, сам я тогда уже уехал учиться в Москву, вышел двухтомник о Макарихе, в конце которого среди прочих была и моя фамилия.
Собирать кости оказалось совсем не страшно. «Ведь так мы сможем наконец никогда больше не ходить по ним», — говорил я себе.
Куда больше меня поразили воспоминания чудом выжившей девочки, пожилой старушки к моменту нашей встречи. Вся семья ее осталась там, в сорняках Котласлага. А она выжила. И говорила, говорила, говорила мне в диктофон, пока я сидел напротив и ревел. Вспоминала, как мамино говно было тем единственным, что хоть немножко грело ее тонкое тельце зимой. Как в первый раз увидела лагерь. В Котласлаг везли раскулаченных, священников, плененных после раздела Польши поляков. И прямо со станции кидали в стоящие на голой архангельской земле бараки человек на сто. Но полом тех бараков было не сено, не доски — трупы предыдущих спецпоселенцев, чуть присыпанные песком. Никого не хоронили — морозная земля не сдавалась даже ради могил.
Собирать кости было совсем не страшно. Правнуки палачей еще не решили, что пора снова переписывать историю. Я уже знал, что с конца тридцатых мой прадед был судьей линейного суда города Котласа.
Что еще почитать:
- Что для России означает попытка ликвидировать «Мемориал», занимающийся историей политических репрессий? Рассказывают правозащитники и журналисты.
- Петербуржцы несут цветы к Соловецкому камню. Это акция против ликвидации «Международного Мемориала».
Фото: Михаил Терещенко/ТАСС
