Городской суд 21 ноября оправдал бывшего судебного секретаря Александра Эйвазова. Его обвиняли в том, что он воспрепятствовал правосудию, не изготовив и не подписав протокол судебного заседания. Эйвазов также написал 80 жалоб на сотрудников Октябрьского районного суда: на нарушения и условия работы.
В 2017 году на него завели уголовное дело и объявили в федеральный розыск, после чего он около года провел в СИЗО. Летом 2018-го Эйвазова приговорили к 22 месяцам лишения свободы — и отпустили через три дня, засчитав каждый день в изоляторе за два.
Эйвазов рассказал «Бумаге», как собирал доказательства своей невиновности накануне апелляции, что происходило с ним в СИЗО и во время психиатрических экспертиз и собирается ли он продолжать юридическую карьеру.
— Вы ожидали, что это дело может завершиться оправдательным приговором?
— Скажу честно, оправдательный приговор дался очень тяжело. Ему предшествовало пять судебных заседаний — с 14 сентября по 21 ноября. К каждому суду я готовился, как к экзамену. Очень много доказательств невиновности собирал сам.
Суд был очень интересный, наверное, самый интересный из тех, что я когда-либо видел. Я действительно увидел правосудие: когда судья вчитывается в каждый документ, пытается понять. С таким судом очень хочется контактировать. Я считаю, что это судейский подвиг: сама система признала, что допустила в отношении меня ошибку и что я не являюсь ее врагом.
— Вы начали собирать доказательства еще в СИЗО?
— Нет, когда вышел. В СИЗО сбор доказательств практически невозможен: все мои запросы в органы государственной власти регистрировались, но ни одного ответа не пришло. У меня много было запросов — в том числе в академию, где я учился (РАНХиГС — прим. «Бумаги»). Но академия мне даже не выслала характеристику, чтобы представить суду.
Меня отчислили еще до того, как задержали. Я об этом узнал, только когда вышел на волю. Досадно, потому что у меня сорвалось поступление в другой вуз. Как я вышел летом — сдал экзамен по уголовному процессу в Российский университет правосудия, без какой-либо подготовки. Меня готовы были взять, но не было оригинала диплома (по словам Эйвазова, в академии не сохранилось оригинала его бакалаврского диплома, из-за чего пришлось запрашивать дубликат — прим. «Бумаги»).
Приговор был вынесен 18 июля 2018 года, а через три дня меня отпустили. Приговор не вступал в законную силу. То есть я уже успел выйти, собрать кучу доказательств и представить их на суд.
— Какие доказательства вам удалось собрать?
— Меня обвиняли в том, что мной был не изготовлен и не подписан протокол судебного заседания 15 ноября 2016 (Эйвазова обвиняли в том, что он, желая отмены приговора, умышленно не изготовил и не подписал часть протокола судебного заседания по делу муниципального депутата Тимофея Кунгурова, которого обвинили в покушении на мошенничество, — прим. «Бумаги»).
Самое интересное, что этот протокол существует — изготовленный и подписанный председательствующим судьей (есть в распоряжении издания — прим. «Бумаги»). Моя подпись там даже не нужна. А в отношении меня возбудили дело, как будто бы его не было.
Дело возбудили 15 февраля. А протокол датирован 11 января 2017 года. То есть он существовал больше чем месяц. Но следователю показали [материалы дела], будто его нет. [Апелляционный] суд это исследовал и согласился [с защитой].
Потом были другие доказательства: мне говорили, что я ничем не занимался кроме протокола [заседания по делу Тимофея Кунгурова], а я предоставил доказательства, что работал у других судей в этот период.
— Во время процессов вы лично общались с сотрудниками Октябрьского суда, с которыми у вас был конфликт?
— Нет, я ни с кем не общался. Я собирал доказательства исключительно путем ознакомления с материалами дела. Ознакомился со всеми своими арестными делами, уголовным делом — оно 12 томов. С материалами санкционирования судами следственных действий: обыска, прослушки и так далее. Потом все-таки в апелляционную инстанцию пришло уголовное дело Кунгурова — его запросила прокуратура.
Уголовное дело в отношении меня велось агрессивными методами. Я не был под домашним арестом — у меня была самая строгая мера пресечения (заключение под стражу — прим. «Бумаги»). А после того, как меня взяли, меня еще два раза отправляли в психиатрическую больницу на экспертизу: следователь и сама судья [Ирина] Керро (Эйвазов работал ее секретарем в Октябрьском суде — прим. «Бумаги»).
— Зачем вас отправили на психиатрическую экспертизу и как она проходила?
— Я не состоял на учете ни в наркодиспансере, ни в психоневрологическом диспансере — я бы не поступил в таком случае на госслужбу. Это была мера давления, потому что всякий раз, когда были допросы в качестве обвиняемого, я не давал никаких показаний.
Меня отправили [из СИЗО на экспертизу] в психбольницу в конце ноября — начале декабря. Я пробыл в одиночной камере 27 суток. В камере не было никого — я и книги. Я изучал мировую художественную литературу.
Сама экспертиза заключалась в том, что за мной смотрели — будто я психически больной. С тебя снимают привычную одежду, надевают казенную пижаму. За тобой идет постоянная слежка. Но там медперсонал — там нет ФСИН. И главным является главврач.
Тебе начинают задавать вопросы по уголовному делу: почему вы не подписали протокол, какие у вас были отношения с судьей. Я саботировал экспертизу и не ответил ни на один вопрос, так как понимал: «всё, что скажете, может быть использовано против вас». И я не собирался разговаривать с ними, потому что не давал согласия на медицинское вмешательство.
— Молчание не могло негативно сказаться на итоговом заключении?
— Они не могли дать заключения, потому что я молчал. Когда ты начинаешь говорить, у них появляется фактура, чтобы потом это использовали против меня на суде. Зачем это надо?
Вторая экспертиза длилась три недели — я уже начал говорить. Меня признали вменяемым, дееспособным. [Написали, что] осознает значение судопроизводства, не наркоман, не алкоголик.
У меня была такая позиция: никакого сотрудничества с незаконным обвинением и никакой помощи следствию. Потому что мне создали нечеловеческие условия — мне даже свидания с мамой не давали. Я уже молчу, что меня содержали в общеуголовной камере [в СИЗО].
— А не должны были?
— Нет. Помимо того, что я являлся бывшим сотрудником аппарата суда, во время моей практики у меня был статус помощника военного прокурора, помощника следователя по борьбе с экономической преступностью (для бывших сотрудников правоохранительных органов, как правило, предусмотрены отдельные камеры, так называемые «БС» — прим. «Бумаги»).
— Что, на ваш взгляд, стало решающим фактором, чтобы вам вынесли оправдательный приговор? В России это случается нечасто.
— Когда говорят, что наша система репрессивная, надо учитывать, что от 66 до 70 % всех уголовных дел в судах слушается в особом порядке (66 % за 2017 год — прим. «Бумаги»). Это подразумевает полное признание подсудимым своей вины. И никакие доказательства судом не исследуются — выносится приговор без всяких заслушиваний сторон. При особом порядке никакого оправдательного приговора быть не может — только обвинительный.
Дальше, есть больная, но очень важная тема: в Российской Федерации 80 % уголовных дел, по статистике адвокатской палаты, слушается с так называемым положняковым адвокатом, то есть государственным адвокатом, которого приводит либо следователь, либо суд. Этот человек не заинтересован в исходе дела — он получает 550–850 рублей в сутки. Он знает, что скажет или не скажет — всё равно получит 550 рублей.
Почему здесь получился оправдательный [приговор]? Прежде всего, я не признавал вины, как бы меня не хотели на это уломать.
— А давление на вас было?
— Обычным сотрудникам правоохранительных органов, судебной системы в общеуголовной камере очень тяжело. Но меня уважали в тюрьме (до вынесения приговора Эйвазов находился в следственном изоляторе «Кресты» — прим. «Бумаги»).
Когда я сидел в «Крестах», арестанты знали, что меня посадили не за преступление, а за отказ от совершения преступления. Если бы я подписал [протокол] задним числом, может быть, этого бы и не было. Люди знали, что ко мне проникали домой (в квартире Эйвазова проходил обыск — прим. «Бумаги»). Знали, кем я был на воле. Мне за 11 месяцев на ногу никто не наступил.
Люди со всей тюрьмы обращались ко мне за юридической помощью. Я сидел на самом высоком этаже — я называл его «пентхаус» — в камере 860. А последняя камера — 864: дальше либо наверх, либо на волю. Тем не менее все знали, как ко мне обратиться.
Иногда людям просто не хватало юридического совета. А я УПК (уголовно-процессуальный кодекс — прим. «Бумаги») хорошо знаю по памяти. Была пара случаев, когда одному человеку шесть месяцев скинули благодаря апелляции, которую я написал, второму — четыре.
— Почему люди были вынуждены обращаться к вам — у них не было нормального адвоката?
— В первую очередь, адвокатов у людей действительно нет. У них или «положняковые» адвокаты, или адвокат, который берет деньги — 120 тысяч, эту сумму я слышал постоянно — и в итоге вроде ведет дело до суда, а на самом деле нет. Он [адвокат] к нему ни разу не приходит. Доходит до того, что человеку приходится ко мне обращаться за помощью. Если человека реально по беспределу [поместили в СИЗО] — чего ему не помочь?
А люди там — они не могут сами себя защищать, потому что УПК очень тяжело понять обычному человеку, не имеющему юридического образования. Он написан таким языком, что одна норма отсылает на другую, а эта — на третью, и в итоге ты не можешь понять, как действовать. Но это еще подавляется тем, что ты в тюрьме. Там сидят люди, которые не имеют вступившего в силу приговора суда и уже лишены свободы. И, конечно, у них и психология такая, что они разочаровываются во всем.
— Вы работали в судебной системе. Несмотря на это, шокировали ли вас условия в СИЗО, отношение к заключенным?
— Самое страшное в следственном изоляторе даже не то, что могут избить, — а отсутствие медицины. Был случай, когда человек из камеры напротив сломал себе руку и ему надо было перевязать бинт, а он настолько черный, грязный — и никто не перевязывает. По сути, врачи — что есть, что их нет.
В следственном изоляторе отсутствуют медикаменты. Там тебе дают парацетамол: от головы, от зубов — от всего. Это момент, о котором знают там, но на воле почти не знают.
Я говорю только то, что видел. У нас на корпусе была жуткая простуда, какой-то грипп. Все слегли. Я неделю не мог прийти в себя. Пройдет утренняя проверка — меня колбасит, я сплю целыми сутками. Всем понятно, что болею. Доходило до того, что сотрудники администрации сами покупали за свои деньги лекарства арестантам — они же тоже люди. За это их, конечно, уважают.
В старых «Крестах» — [камера] 7,5 метра на четырех человек, это чрезвычайно мало. Особенно потому, что я астматик. Я там был с 25 августа по 20-е числа ноября [2017 года]. Новые «Кресты» — 36 метров камера, есть возможность дышать, ходить по камере целый день.
— На ваш взгляд, если бы вы сами не были юристом и не понимали эту систему, были бы у вас такие же шансы на оправдательный приговор?
— Я отработал-то фактически с 31 октября по 25 ноября 2016 года. Всё, что я видел, — как избирают меру пресечения в виде заключения под стражу, как ее продлевают. Я систему больше понял, сидя в тюрьме.
Я не думал, что такое беззаконие творится всюду. Но увидел это даже на своем примере: ты можешь отказаться от ознакомления [с материалами дела] — тебе всё равно продлят под ознакомление (в феврале Эйвазову продлили арест по этой причине, хотя максимальный срок содержания под стражей истек — прим. «Бумаги»).
Неважно, что апелляционная инстанция не обладает полномочиями по продлению срока содержания под стражей, — она всё равно продлит (в мае Городской суд во время рассмотрения апелляции продлил Эйвазову срок содержания под стражей еще на два месяца — прим. «Бумаги»).
Конечно, если бы я не имел высшего юридического образования, мы бы не получили оправдательного приговора. Потому что одна голова хорошо, две лучше (я имею в виду адвокатов), а если у тебя три головы — то еще лучше (адвокатами Эйвазова выступали Евгений Смирнов и Иван Павлов из «Команды 29» — прим. «Бумаги»). Потому что главный на самом деле ты — ты защищаешь себя.
Согласно статистике судебного департамента при Верховном суде, в Российской Федерации в 2017 году было вынесено 0,2 % оправдательных приговоров. Получили оправдательный [приговор] в апелляции, согласно той же статистике, — от 0,03 до 0,05 %. То есть шансов на оправдательный приговор у тебя практически нет.
— Вы собираетесь работать юристом после этого?
— На самом деле именно пройдя этот сложный путь — розыск, тюрьма, психиатрическая больница, апелляция — я решил для себя, что буду продолжать юридическую деятельность, потому что людям нужна законность. Меня ни в коем случае это не испугало.
Безусловно, необходимо провести окончательную реабилитацию — получить от государства в лице прокурора извинения. У меня нет судимости — я могу пойти работать куда угодно. Могу устроиться в правоохранительные органы, могу устроиться в суд. Есть вариант пойти в адвокатуру и стать адвокатом. В каком-то смысле мое первое уголовное дело — мое собственное — закончилось оправдательным приговором.
