На экраны выходит вторая часть кинопроекта Славоя Жижека, главной поп-звезды современной философии. «Бумага» рассказывает, что нового о Бэтмене, «Титанике» и «Старбаксе» можно узнать из «Киногида извращенца».
Задворки улицы в Лос-Анджелесе: кирпичная стена, мусорный бак. Белый мужчина, одетый по моде 80-х, кричит на своего черного приятеля, требуя надеть темные очки. Тот говорит, что скорее поест из бака, чем станет это делать. Что это? Тот, кто смотрел «Чужие среди нас» Джона Карпентера, узнает кадры из фильма. Кто не смотрел, вообще не поймет, что происходит. Поэтому вслед за теми двумя на экране появляется другой персонаж — тот, кто все объяснит. «Я регулярно ем из мусорного бака, — говорит нам неухоженный бородатый человек в мятой футболке. — Он называется идеологией».
Бородач носит нелепую славянскую фамилию Жижек, и он — главная звезда современной гуманитарной мысли, наряду, например, с Ноамом Хомским. Мыслят они, правда, прямо противоположным образом: Хомский рисует разветвленные деревья, изображающие процесс порождения смысла в речи, и регулярно высказывается с либертарианских позиций. Жижек занимает левый фланг в политике, чурается иерархий и увлекается визуальным языком поп-культуры. Как сторонник психоанализа он уверен, что в любом сообщении есть не только то, что в нем непосредственно сказано, но и более глубокий уровень смысла, вложенный иногда несознательно (как это происходит в кино, он демонстрировал в первом «Киногиде извращенца», где подверг разбору фильмы Линча, Хичкока, Тарковского и других). Происходящее в фильме Карпентера — это именно то, что Жижек будет делать два с лишним часа: те самые темные очки показывают тому, кто их надел, скрытую суть всех вещей, и в том числе идеологический месседж. Например, вместо красочной рекламы герой видит щиты с огромной надписью «Подчинись».
Требование подчиниться словенский философ находит буквально повсюду. Современная (и не только) культура постоянно промывает нам мозги, причем не всегда отдавая себе в этом отчет; идеология — это воздух, которым мы дышим, и мусорный бак, из которого мы едим. Жижек охватывает все, от большой политики до рекламных роликов, от Достоевского до «Темного рыцаря» (ему, конечно, симпатичен не Бэтмен, а анархист Джокер), но отказывается приводить этот разнородный материал в единую стройную систему — только показывает общее направление. Систематизация вообще не является задачей философа, который легко перескакивает с одного на другое, а вместо цельной концепции предлагает набор афоризмов. Иными словами, Жижек исследует постмодерн методами самого постмодерна: «Киногид извращенца» — не трактат, не доклад и даже не научно-популярный ликбез, скорее уж комикс или коллаж.
«Киногид извращенца» — не трактат, не доклад и даже не научно-популярный ликбез, скорее уж комикс или коллаж
Набив руку на первом «Киногиде извращенца», от которого новому фильму по инерции перешло прокатное название, режиссер фильма Софи Файнс осознанно и вполне умело использует приемы, отработанные тем самым Голливудом, о котором рассказывает главный герой. Впечатляюще снято кладбище самолетов в американской пустыне Мохаве, которое становится метафорой капитализма, производящего в основном мусор. С чужим материалом, который составляет большую часть хронометража, Файнс и Жижек обходятся тоже остроумно, и кадры из классических и новых фильмов становятся частью собственной драматургии «Киногида». «Вестсайдская история» монтируется с хроникой лондонских беспорядков, «Таксист» рифмуется с Брейвиком, а пафос кульминационной сцены «Титаника», который Жижек считает образцом фальшивого голливудского марксизма, сбивается закадровым текстом. На экране Кейт Уинслет (представитель правящего класса) говорит замерзшему насмерть пролетарию ди Каприо, что никогда его не оставит. «Поглядите-ка, что она сейчас сделает», — ехидно комментирует Жижек, и Уинслет сталкивает возлюбленного в ледяную воду.
Порой вполне серьезный разговор приближается к незабвенной песне «Припев два раза» Псоя Короленко (это та, где «Встану рано поутру, о Хайдеггера … потру»)
