Маша Ивашинцова — ленинградский фотограф, о работах которого не было известно до прошлого года. Она снимала андеграунд 1970-80-х годов, сцены из жизни города и свою семью. Архив из 30 тысяч фотографий долгое время хранился на чердаке в доме дочери Маши — Аси Мелкумян, пока она вместе с мужем не стала оцифровывать пленки и не создала проект, посвященный работам матери.
«Бумага» публикует фотографии Ивашинцовой, а создатели проекта Masha Galleries рассказывают, чем уникален архив фотографа, о котором долгое время никто не знал.
Архив ленинградского фотографа Маши Ивашинцовой обнаружили лишь недавно. По словам ее дочери Аси Мелкумян, мать никогда не расставалась с фотоаппаратом, но никто до конца не представлял, какую роль фотография занимала в ее жизни. Когда в 2017 году Ася и ее муж Егор решили разобрать вещи Маши, они обнаружили дома около 30 тысяч разложенных и подписанных ей негативов, а также личные дневники и письма, в которых раскрывались неизвестные до этого момента подробности ее жизни.
Маша родилась в 1942 году и фотографировала начиная с 18 лет и до смерти в 2000 году. В 1970–1980 годы она входила в ленинградский поэтический и фотографический андеграунд. Жизнь Маши была тесно переплетена с тремя известными людьми того времени: фотографом Борисом Смеловым, поэтом Виктором Кривулиным и лингвистом Мелваром Мелкумяном, отцом Аси.
На сайте, посвященном Маше Ивашинцовой, Ася пишет: «Любовь к этим троим мужчинам, столь разным, определяла ее жизнь, полностью поглощала ее, но и разрывала ее на части. Она искренне верила, что ее талант бледнел рядом с ними, и она никому не показывала ни свои фотографии, ни дневники, ни стихи».
Большая часть фотографий Маши — о Ленинграде 1960–1980-х годов: на них — представители советского андеграунда, уличные сцены, дети, животные, семья. В конце 2017 года Ася и Егор вместе с близкими друзьями создали проект Masha Galleries, а часть фотографий выложили в Instagram и на сайт. Вскоре об архиве стали писать русские и зарубежные СМИ — например, El Pais и Daily Mail.
Ася Мелкумян
— Мама любящая, нежная, изящная, тихая, растерянная. И при этом с внутренней силой. Многое узнала о маме из ее дневников, так уж сложилось…
Сколько себя помню, мама была одним целым с фотоаппаратом, в ее доме была оборудована маленькая затемненная лаборатория с красным светом. Когда-то, подросшая, я тоже пыталась увлечься фотографией и вместе с мамой химичила в темноте. Фотографий в доме было всегда много, мама часто фотографировала родных и раздавала снимки. Фотоаппарат был всегда с собой у мамы в сумке, он был продолжением руки и возможностью пристально рассматривать, всматриваться.
Для меня все снимки ценные, даже и вовсе не ценные, потому что через них мама общается со мной. Будто я заглядываю в ту жизнь, которую не заметила, пропустила. Фотографии заставляют смотреть, видеть, вспоминать, чувствовать. Там такие детали, кусочки пазлов. Я ничего не замечала, живя себя, а теперь вижу через мамины глаза. Там всё то, что мама не сумела сказать, не успела — а так хотела.
Егор
— Неофициальных фотографов 1960–80-х годов арестовывали, засвечивали пленки, на них составляли протоколы и отбирали фотоаппараты. Среди фотографов тех лет, рассказы которых я слышал лично, — это общеизвестный факт, очень часто забываемый сегодня. Если твои фотографии были в «андеграундном стиле» — ты был в зоне риска; был смелым, молодым, безрассудным. И это была тесная тусовка, все друг друга знали по именам, таких фотографов было немного. А вне этой тусовки ты либо был самородком, о котором просто по стечению обстоятельств никто не узнал, либо снимал своих родственников в деревянных позах на фоне архитектурных ансамблей или скульптур. Конечно, у таких глубоко вошедших в современную культуру фотографий тоже есть свой шарм и сила, но сейчас мы говорим не об этом.
Официальная профессиональная фотография тех лет тоже сильно контрастировала с тем, что снимали фотографы андеграунда. Можно открыть любой номер журнала «Советское фото» за 1960–1980-й год и ничего кроме колхозников, березок, революционного люда, заводов, пузатых счастливых детей вы не встретите (ну разве что как отдушину немножко «загнивающего Запада»). Мне кажется, важно помнить про осознанную или невольную смелость тех людей, которые жили в мире, где быть свободным художником, поэтом или фотографом значило быть осужденным или отправленным в психушку на принудительное лечение. И таких людей было мало.
Это просто бережная, ненарочитая фиксация всего, что происходило вокруг нее. Любимый город, любимые люди, любимая собака, cады, реки, памятники и множество других повседневных предметов
Маша не была профессиональным фотографом, она не выходила на улицу в поисках кадра или определенного типажа, не мечтала о собственных выставках, не страдала, как многие фотографы того времени, что ее работы неизвестны и непризнанны. Фотоаппарат был для нее продолжением тела, не воспринимался ей как что-то особенное, специальное. И эта «неспециальность», непостановочность — первое, что бросается в глаза при рассматривании ее работ.
Я бы сказал, что у них нет стиля. Думаю, даже через много лет никто не сможет сказать — «эта фотография снята в манере Ивашинцовой». У них нет манеры, нет «высказывания» художника. Это просто бережная, нежная, ненарочитая фиксация всего, что происходило вокруг нее. Любимый город, любимые люди, любимая собака, кошка, деревья, машины, сады, реки, памятники и множество других повседневных предметов. Это уникальное искусство одного-единственного человека — искусство жить. Это искусство невозможно выбрать, невозможно сделать своей профессией или призванием. Оно просто есть и, к сожалению или к счастью, неповторимо.
Я лично общался с несколькими ведущими русскими фотографами, каждый из них признал уникальность этого архива и поддержал меня в необходимости его широкого освещения.
Первоначально мы планировали небольшую выставку в Вене, что называется для своих. Но сейчас поступают предложения о более масштабных мероприятиях. Большие международные выставки требуют серьезной подготовки, и сейчас мы оцениваем свои силы.
При беглом взгляде истории схожи [с историей Вивиан Майер]: архив с большим количеством уникального материала, отражающим дух времени, найден после смерти женщины-фотографа, которой при жизни не удалось или не захотелось рассказать о своем увлечении окружающим людям. Пожалуй, здесь сходство и заканчивается.
Для меня главным отличием этих двух уникальных историй является тот факт, что историю Вивиан мы уже никогда не узнаем изнутри: Джон Малуф, купивший архив на распродаже и поразившийся силе снимков, вместе со всеми нами навсегда останется только внешним созерцателем творчества Вивиан. Мы вынуждены вглядываться в ее творчество только через ее фотографии, реконструируя историю ее жизни и чувств. С Машей по-другому. Ее история, ее творчество — это часть моей семейной, ежедневной истории, которую я знаю изнутри и которая до сих пор продолжается.
«Бумага» публикует биографию Маши Ивашинцовой с сокращениями, сделанными по просьбе владельцев архива