В годовщину полного снятия блокады Ленинграда «Бумага» публикует отрывки из воспоминаний 88-летней Ольги Васильевны Егоровой, которая за 900 дней блокады Ленинграда пережила голод, бомбежки, трудную оборону города, чудом уцелела во время взрыва, а в самые жестокие морозы встретила мужа, спасшего ее от гибели.
Ольга Васильевна Егорова родилась в Ленинграде в 1924 году и прожила здесь всю жизнь. Во время блокады она потеряла обоих родителей. В осажденном городе работала медсестрой, охраняла склады, была техником у главного инженера.
Сегодня, несмотря на пережитые во время войны страдания и последовавшие два инфаркта, Ольга Васильевна выглядит бодрой. Воспоминания о блокаде ей посоветовал записать врач, с которым она разговорилась в больнице. «Люди должны знать», — сказал доктор.
— Помню, как меня чуть не съели, — рассказывает Ольга Васильевна. — Я шла на работу, через людей мертвых переступала, вижу мужик — тощий, глаза стеклянные. А тогда часто людей ели: молодую девчонку мужик с ножом догонит и всё. Ну, я смотрю на него и думаю: «Точно нападет». Он за мной погнался, а я слабая была, еле добежала до парадной, там кое-как поднялась на четвертый этаж. Слышу — дверь хлопнула: он за мной зашел. Я в угол забилась, не пошевелюсь. Снизу тоже всё затихло. Я постояла, потом стала спускаться, а он, руки раскинув, лежит на полу, уже мертвый, глаза стеклянные…
Зима была суровая, трудно представить, как мы с подругой жили. Она от голода пухла, кожа лопалась, текла кровь. Я — сохла. Подойти раздетой к зеркалу — жуть, скелет, обтянутый плёнкой
В одном доме был склад трупов. И каждый день у него стояла очередь — мужики с ножами. Отрезали все, что могли: ягодицы, все мягкие места, — вспоминает Ольга Васильевна и, глядя на несколько исписанных ровным почерком листов с мемуарами, добавляет: — Сколько бы мы ни писали, ни рассказывали, это невозможно представить — это надо пережить. Но Бог не даст, чтобы это еще раз повторилось.
22 июня 1941 года. Начало войны
17 июня 1941 года был выпускной бал — мне вручили медаль отличника. А 22 июня началась война. Я всё же сдала документы в медицинский вуз — меня приняли без экзаменов. 2-го июля в нашей школе собрали выпускников, и мы отправились на рытье противотанковых рвов в район Лигова. Долбили землю, корчевали корни, спали в сараях тут же. Работали до изнеможения, благо, были белые ночи. Самым ужасным для нас были обстрелы и бомбежки. Через несколько дней в очередную бомбежку осколком в висок была убита моя любимая подружка Ксюша — она упала прямо мне под ноги. Второй осколок попал мне в правую руку — брызнула кровь, из раны вылезло красное мясо. Это был первый страшный шок, когда я тащила мертвую подружку, поливая своей кровью. <…>
Институт уезжал в эвакуацию. Мне предложили поехать, но я даже и подумать не могла оставить родителей. Организовались курсы медсестер, в течение месяца подготовили и распределили по госпиталям. Дежурили сутки через сутки. Ходила на работу пешком с Озерков (госпиталь Ольги Васильевны находился на месте Мариинской больницы), ведь никакого транспорта не было. Пока шла, обходила трупы людей. Жутко было, когда попадала под обстрел и бомбежку, которые были по нескольку раз в день. Литейный мост переползала по-пластунски — на животе вдоль перил, ведь обстреливали в основном мосты».
Настал несчастный день, когда хлеб не привезли. Люди стояли на морозе целый день, тут же падали и умирали. Я простояла у стенки булочной дотемна. И поняла, что завтра я сюда уже не приду
Ноябрь 1941 года
В один несчастный день была жуткая погода: дождь со снегом, сильный ветер. Мы думали, что в такую погоду бомбить не станут, тем более что на крышах больницы были красные кресты. Я дежурила, и, когда приходил транспорт с ранеными, как самая молодая, бегала в приемный покой за историями болезни раненых, которые направлялись в наше отделение. Пришел транспорт, побежала в приемный покой и вдруг — «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» и звук самолета совсем над нами. Я схватила истории болезни и бегом в отделение. В это время свист, гром, грохот… Самолет всё-таки сбросил бомбу и она попала прямо в наше отделение. Я не успела добежать — меня отшвырнуло волной. Погибли все: весь персонал и раненые. Моя одежда и главное — документы, которые мы носили со собой на случай смерти, пропали под обломками здания.
Нет слов описать, как я хлопотала о паспорте тогда, во время, когда в городе был страшный шпионаж, а я ничем не могла доказать, что я это я. Мне нужен был любой документ, где была бы моя фамилия и фото. И тут я вспомнила, что закопала в землю свой комсомольский билет — это меня спасло. Мне выдали паспорт сначала на три месяца, потом еще на три и т.д. И я снова получила хлебную карточку на 125 грамм хлеба (месяц, который Ольга Васильевна пыталась получить паспорт, ей приходилось есть на одну карточку с матерью — прим. «Бумаги»). Работала охранником склада горючих материалов. Дежурила днем и ночью, в тулупе, с винтовкой на плече. Было страшно, когда летели зажигательные бомбы — их нужно успеть очень быстро опустить в воду или песок. Тут я сбрасывала тулуп и бегала по участку, чтобы не начался пожар — кругом ведь горючее. Слава Богу, всё обходилось благополучно, я успевала.
8 сентября 1941 года. Начало блокады
Когда 8 сентября сомкнулось кольцо блокады, стало совсем невыносимо. По нескольку раз в день обстрелы и бомбежки. Воды нет, света нет, страшный холод, перебои с хлебом. Когда разбомбили Бадаевские склады, где хранился городской запас продовольствия, по асфальту текла «река» расплавленного сахара, смешанного с землей, известью и мусором. Как маленькие дети ковыряли эту «сладкую» грязь и с жадностью пихали пальцы в рот, и сколько было радости в грустных их глазенках!
Подруга сказала: «Ну всё, давай прощаться, больше нам не вытянуть». Мы легли с ней рядом, мы даже не плакали — мы были готовы
Январь 1942 года. Переезд
В январе 42-го умер папа, страшной голодной смертью. Сердце мое разрывалось от бессилия, невозможности ему помочь. Сразу после папиной смерти наш деревянный дом пошел на слом — заводу нужно было топливо. Нас с мамой переселили в одну комнату в центре города, на Мойку. Мне стало совсем плохо: мама там была совсем одна. Я с подругой-машинисткой осталась жить в Озерках над нашей конторой в коридоре, так как ходить на Мойку домой было невозможно, ведь это больше 15 километров. Зима была суровая, трудно представить, как мы с подругой жили. Она от голода пухла, кожа лопалась, текла кровь. Я сохла. Подойти раздетой к зеркалу — жуть, скелет, обтянутый пленкой. Ходили еле-еле. Хлеб (если можно назвать хлебом дуранду, смешанную со жмыхами) резали на квадратики и поджаривали прямо на плите, а потом понемножку сосали.
За хлебом в булочную ходила я. И вот настал несчастный день, когда хлеб не привезли. Люди стояли на морозе целый день, тут же падали и умирали. Так случилось и на второй день. Я простояла у стенки булочной дотемна. И поняла, что завтра я сюда уже не приду. Еле передвигая ноги, по тропинке, протоптанной в снегу, я поплелась домой. Слышу, сзади скрипят полозья, а повернуться посмотреть нет сил. Иду закутанная в платок, в глазах фиолетовые круги (до сих пор я помню эти круги в глазах). Вдруг слышу: «Бабуля, посторонись, дай проехать». Нет, думаю, ни за что не сойду с тропки — мне потом будет ногу не переставить. И вот рядом со мной в снег въехали финские сани, на них — приемник и молодой летчик, обращается ко мне: «Что ж вы, бабуля, проехать не даете?». И тут заглянул мне в лицо: «О, да это девочка!». Я сказала, что не могу, нет сил сойти с тропки. Он спросил, где я живу, посадил меня на финки, приемник — мне на колени, и повез домой. <…>
Через несколько дней в очередную бомбежку осколком в висок была убита моя любимая подружка Ксюша — она упала прямо мне под ноги. Это бы первый страшный шок, когда я тащила ее мертвую, поливая своей кровью
Когда я сказала подруге, что хлеба опять нет, она сказала: «Ну всё, давай прощаться, больше нам не вытянуть». Мы легли с ней рядом, мы даже не плакали — мы были готовы. А этот летчик пришел в столовую на ужин и бросил клич: «Ребята, две молодые девчонки умирают, нужно спасать!» Буквально через час к нам пришли два летчика, Володя и Женя, принесли хлеба, сахару, вареных макарон и даже две шоколадки, которые давали им в полеты. Так началась наша дружба с нашими спасителями. Женечка, к сожалению, вскоре погиб, а за моего Володеньку я каждый полет молилась — его Бог сохранил для бедной, совершенно одинокой молоденькой девчонки, и вот прошагали мы с ним по жизни уже 56 лет.
Май 1945 года. День Победы
С 8 на 9 мая я была дежурная по участку — круглосуточное дежурство у телефону. И вдруг частые резкие телефонные звонки. Подняла трубку — в эфире шум, свист, крики: «Победа, победа, мы победили!!!» Я не помня себя выскочила на улицу, стала стучать во все окна: «Победа, победа!», все выбегали из домов — кто плакал, кто кричал, кто стрелял в воздух. Мы договорились с Володей в День Победы постараться встретиться. Меня отпустили в Ленинград домой, и он тоже сумел вырваться на денек. Мы встретились, «чтобы больше не расстаться никогда». 1-го августа в Дзержинском Загсе города Ленинграда мы зарегистрировали наш брак. Свадьбы у нас не было, да нам она была и не нужна: мы были безумно счастливы, что, пройдя такой кромешный ад, оба остались живы.
Январь 2013 года
В дружбе и согласии прожили мы с Володенькой до 1999 года. Отпраздновали его 80-летний юбилей. Жили вместе с любимой семьей — дочуркой и внучками. Злая болезнь отняла у нас папочку. Болезнь, против которой, к сожалению, все бессильны. Это был страшный удар для всей нашей семьи. Володенька был необыкновенным Человеком! За всю свою долгую жизнь он никого не обидел, жил для людей, делая только добро. <…>
Сейчас я живу с дочуркой, а внучки живут самостоятельно, со своими семьями. У меня уже есть правнучка и правнук. Внучки меня не забывают и я очень благодарна им за их внимание и теплоту. Мне уже 89 лет! Неизвестно, сколько мне Богом отпущено. Я благодарна Богу за то, что за военные муки он посылает мне сейчас спокойную старость.
