В Петербурге с 2004 года работает единственный в Северо-Западном округе центр «Альтернатива насилию». Он специализированно помогает изменить свое поведение людям, применяющим насилие к близким. В зависимости от ситуации попасть туда можно и бесплатно.
«Бумага» поговорила с консультантом центра по помощи в изменении деструктивно-агрессивного и насильственного поведения Станиславом Хоцким о том, как свое поведение объясняют применяющие насилие и как им помогают бороться с агрессией.
— Чем занимается центр?
— В создании центра активное участие принимали представительницы женского движения из «Кризисного центра для женщин», поэтому изначально он фокусировался именно на работе с мужчинами, которые применяют насилие в отношении женщин и детей, — тогда этим практически никто специализированно не занимался. Сейчас, впрочем, ситуация не сильно лучше.
Постепенно мы расширили список наших «услуг» и тех, кому мы готовы помогать. На данный момент любой, кто хочет отказаться от насилия, может получить у нас квалифицированную поддержку. Мы не разделяем клиентов по половому или другим признакам — помогаем всем, разбираемся в нюансах насильственного поведения людей разных групп и полов, выстраивая работу соответствующе. К нам можно обратиться по поводу насилия в адрес ребенка, партнера, родителя и другого близкого человека.
Мы также помогаем женщинам в трудной ситуации: можем помочь оценить степень опасности, исходящей от партнера, [посоветовать], как лучше защититься и куда обратиться за поддержкой.
— Люди с какими трудностями к вам приходят?
— Мы помогаем изменить не только насильственное, но и деструктивно-агрессивное, а также гневное поведение. Их стоит отличать.
Насильственное действие направлено на то, чтобы подчинить человека — это атака на его достоинство и свободу воли. Агрессия — это некая активность, направленная на трансформацию окружающей среды, которая иногда может выходить за существующие границы социальной нормы. Агрессивное действие так же, как и насилие, может иметь своей целью изменить поведение другого, но здесь нет намерения подчинить или унизить.
Гнев — эмоция неудовольствия. Если человек чувствует гнев, значит можно предположить, что происходит то, что стоит изменить. Эмоция не равна действию. Можно гневаться и оставаться во внешнем бездействии, но далеко не все это умеют. Мы помогаем научиться.
Стоит отметить, что насилие — не всегда когда кто-то кого-то избивает до полусмерти или насилует. Рутинное повседневное насилие, к сожалению, пронизывает все слои общества и все сферы нашей жизни и наших отношений.
Понятие насилия сейчас демонизировано, но этого слова не стоит бояться. Практически все люди в определенные моменты времени прибегают к насилию по отношению к тому или иному человеку, вопрос в интенсивности и регулярности. Кто-то из нас сделает это однажды и поймет, что нужно что-то менять. Кто-то не будет замечать этого за собой долгие годы, пока не встретится с трагичными последствиями. Но важно подчеркнуть, что склонность к насилию — это не болезнь, а мы не врачи.
— Вы работаете с клиентами, которые сами хотят изменить свое поведение? Или и с теми, кого к вам направляют из специализированных мест?
— Мы работаем с теми, кто способен изменить свое поведение. Если человек ведет себя насильственно ввиду наличия у него расстройства личности, то наши возможности в большей степени ограничены. Есть и те, кому мы помочь не можем. Но абсолютное большинство способно изменить свое поведение, если получат грамотную поддержку.
Не все приходят, потому что хотят, — некоторые делают это под давлением обстоятельств. Иногда к нам обращаются, потому что супруга говорит, что уйдет, если человек не начнет работу над своим поведением. Иногда кто-то из родственников угрожает сообщить в отдел опеки, что ребенка наказывают или воспитывают в жестокой форме.
Иногда к нам направляют из бюджетных организаций, так как там кто-то знает нас. Однажды я работал с человеком, которого за подобной помощью отправил американский суд: он совершил насильственный поступок, будучи там, и ему предписали подобную программу с правом делать это на родном языке.
С 2004 года у нас было около 700 клиентов, с которыми мы контактировали по этой теме. При этом тех, кто прошел весь цикл сессий, около 200 — остальные по тем или иным причинам не смогли найти в себе силы продолжать. Менять поведение не так-то просто. Но порядка 80 % прошедших все сессии не возвращались к насильственному поведению как минимум год.
— Сколько длится этот цикл?
— Продолжительность всегда индивидуальна, но в среднем это не менее 25 встреч с периодичностью раз в неделю. Нередко кто-то задерживается и дольше года. В среднем значимые изменения можно наблюдать через два-три месяца после начала работы.
— Как проходят эти сеансы?
— На встречах человек проходит несколько стадий: сначала с помощью скрупулезного разбора ситуаций, которые его сюда привели, осознает, что и как он делал в предположительно насильственной ситуации. Когда человек понимает, что происходит (например, что он не просто утверждает свое отцовское право решать, как будет, но и своими действиями унижает ребенка), у него появляется возможность выбирать, продолжать [так себя вести] или нет.
На втором этапе человек приходит к пониманию, за что он лично отвечает в этой ситуации, а что его контролю неподвластно. Например, наши клиенты часто говорят: «Я же не один это делаю, она же тоже вносит свой вклад». Но мы помогаем клиенту «увидеть», что насилие можно сколько угодно провоцировать, но по факту его невозможно спровоцировать — человек сам решает, какое действие ему совершить в ответ на провокацию.
В дальнейшем человек осознает, каким именно образом он приходит к тому, чтобы совершить насилие, как работает побуждающий механизм. А на последнем этапе человек либо учится противостоять работе этого механизма, либо узнает, как его переработать и изменить, чтобы не было потребности применить насилие.
Мы очень внимательно и скрупулезно разбираем те действия, что человек совершил или совершает. Это позволяет увидеть то, что обычно скрыто от его собственных глаз. Самый простой пример про ответственность: мужчина говорит, что у него взрывной характер, и когда он ссорится с женой, то не успевает отследить момент, когда начинает оскорблять. Когда мы начинаем разбираться, выясняется, что перед криком он, например, закрыл дверь в детскую комнату. Так что ему только кажется, что он себя не контролирует, анализ его поведения показывает, что это не так. Самостоятельно заметить это иногда очень сложно.
Важно, что речь здесь идет не об обвинении и не о попытке поймать на лжи, а о том, чтобы помочь человеку увидеть, что у него уже есть ресурс для изменения поведения, который просто надо научиться произвольно использовать.
— Как вы выстраиваете отношения с вашими клиентами?
— Мы подходим к клиенту с позиции презумпции невиновности, потому что факт обращения по теме насилия не означает, что насилие действительно было. Это еще предстоит выяснить совместно с клиентом, подробно обсудив, что и как он делал. Бывает, что путаясь в понятиях (насилие, агрессия, конфликт, гнев), человек на себя наговаривает, а иногда на него могут наговаривать другие.
Мы демонстрируем доброжелательный нейтралитет и безоценочность личности клиента — это позволяет человеку раскрыться и больше про себя узнать, а значит, и лучше собой управлять. Я как консультант не поддерживаю насильственные действия, но и не оцениваю их с моральной точки зрения. Я спрашиваю: «Устраивает ли вас, что вы делаете? Устраивает ли это ваших близких?» Часто клиентам самим трудно, страшно и неприятно про это говорить. Моя задача помочь им увидеть то, что они делают на самом деле.
— Как часто люди с насильственным или агрессивным поведением не осознают того, что они делают? И часто ли они себя оправдывают?
— Не уверен, что такая статистика существует даже в западных странах, где такие практики [как в нашем центре] существуют дольше. Но, по моему опыту и опыту моих коллег, поведение, которое можно было бы назвать деструктивно-агрессивным или насильственным, очень распространено.
Люди далеко не всегда понимают, что то, что они делают, является именно насилием, то есть тем, что приносит не только неприятные эмоции, но фактически разрушает другого человека.
Здесь речь не о каких-то экстремальных случаях, которые шумят в СМИ и которые, безусловно, ужасны. Близкие отношения — это изначально зона повышенной опасности, потому что «всё на виду». Поэтому ситуации, когда один человек делает больно другому (или оба это делают), встречаются в любых отношениях.
Я бы сказал, что ни один человек не застрахован от того, что его близкий сделает ему больно или неприятно. Вопрос лишь в том, заметит ли этот человек, как поступил, и каким будет его следующий шаг — обвинит ли он другого в провокации или возьмет на себя ответственность за то действие, что совершил.
Часто люди не видят проблемы, потому что не замечают насилия, путая его с ссорой или конфликтом. Например, родители часто говорят: «Ну, а как по-другому, я же должен с ним (ребенком) конфликтовать, а то на шею сядет и ножки свесит?» А люди в отношениях произносят фразу: «Ну, все ссорятся, это нормально».
Это типичная подмена понятий. В конфликте есть две стороны, которые пытаются решить вопрос. А в насилии есть одна сторона, которая пытается задавить другую. Это очень разные процессы.
— Может ли такое повседневное насилие приобретать экстремальные формы?
— В некоторых случаях может. Есть специфическая область — мужское насилие в отношении женщин. Она имеет в своей основе убеждение о том, что мужчина априори главнее и потому должен доминировать. Такое насилие начинается достаточно безобидно, когда мужчина — возможно, даже из благих побуждений — ограничивает действия женщины. Это выглядит как забота, но впоследствии может перерасти в тотальный контроль. И его интенсивность может расти, а опасность для женщины — увеличиваться.
Если мы говорим про властных людей, склонных доминировать в принципе над всеми, то рисунок насилия может быть ровным в течение многих лет. То есть его интенсивность может и не увеличиваться.
При этом стоит иметь в виду, что в примерах выше я обобщаю. В каждом случае лучше разбираться индивидуально.
— А склонность к насилию может быть врожденной или она приобретается в результате воспитания?
— Я не думаю, что имеет смысл всерьез говорить о врожденной склонности к насилию. Даже если такие случаи и есть, их меньшинство. Насилие — это то, чему учатся, наблюдая его и подвергаясь ему.
Ошибочно думать, что насилие совершают только экспрессивные, «взрывные» люди — это только часть правды. В этом случае можно говорить о том, что «взрывной характер» человека базируется на темпераменте, который является врожденным, но это не означает, что такой человек не способен управлять своим поведением. Темперамент не определяет поведение, он лишь упрощает те или иные проявления.
Но есть и те, кто совершает насилие, оставаясь при этом совершенно спокойным. Тогда поведение базируется на убеждениях, которые человек усвоил в процессе взросления и жизни. Это типичный пример научения насилию. Хорошая новость в том, что коль скоро насилию учатся, ему можно и разучиться.
Опять-таки, обращаю [ваше] внимание [на то], что я вынужден упускать [в этой беседе] множество нюансов.
— Есть ли разница в работе над поведением людей разных гендеров?
— С точки зрения нашего подхода — нет. Но есть различия в некоторых факторах. Если мы говорим о стереотипных мужчинах и о таких же стереотипных женщинах, то, как правило, женщинам легче описывать свои чувства. Потому что классическая гендерная социализация по женскому типу предполагает чувственность и внимание к этой сфере.
С типичным мужчиной о чувствах говорить трудно — хотя это важно. Поэтому в работе с мужчиной больше времени уделяется тому, чтобы помочь ему замечать то, что происходит внутри него. И только потом можно перейти к тому, чтобы помочь научиться чувствовать, что происходит с другими. Ведь если человек умеет сочувствовать, то ему труднее причинить другому боль.
При этом классически воспитанные (социализированные) женщины чаще, чем мужчины демонстрируют чувство вины. Например, это видно в работе с родителями. Матери, применяющие насилие в адрес детей, часто говорят о том, что чувствуют вину. Отцы, как минимум, реже эту вину демонстрируют, так как мужчине это не положено. Эта разница находит свое отражение в том, что делает консультант.
— Как человек сам может понять, что у него деструктивное поведение и ему нужно обратиться за помощью?
— Мне кажется, что главный маркер — когда близкие сообщают, что им страшно или плохо рядом с человеком. Или если планируя разговор, человек хочет быть конструктивным, а по итогу «срывается» на крик, оскорбления или физическое воздействие. Когда есть явное несоответствие между тем, что он считает правильным, и тем, что делает.
Многие мои клиенты-мужчины произносили такую фразу: «Вы знаете, я всегда презирал мужчин, поднимающих руку на женщин. А тут я увидел, что сам на это способен». Большинство из них были шокированы таким своим поведением и это побуждало их прийти на консультацию.
Еще один маркер, который должен насторожить, — это уверенность человека в том, что его мнение — закон, а члены семьи должны неукоснительно следовать за ним. На мой взгляд, подобная убежденность должна побудить задуматься, потому что «с чего вдруг так однозначно?»
То же самое с желанием контролировать детей или партнеров. То есть когда есть ощущение, что если я не буду контролировать, то случится что-то ужасное. Например, если не буду контролировать партнера, отношения разрушатся, если не буду контролировать ребенка, он станет асоциальным. В таких случаях потенциал насильственного поведения велик — он возрастает из-за тревоги.
Еще одним маркером может быть убежденность человека в том, что его все провоцируют. В большинстве случаев это не является всей реальностью, потому что, как я говорил выше, можно сколько угодно провоцировать, но вот спровоцировать никого нельзя, ибо каждый сам принимает решение о том, какой ответ на провокацию выбрать.
Отмечу, что в некоторых подобных случаях, в том числе перечисленных, прямого насилия или деструктивной агрессии может и не быть. Но задуматься и внимательно посмотреть на свое поведение в таких случаях точно стоит.
— Есть ли какие-то общие советы, которые вы даете клиентам для того, чтобы унимать ситуативные вспышки агрессии или насилия?
— Мы стараемся не давать советов. Какими бы классными они ни были, обычно они не действуют без работы по развитию навыка понимать, анализировать себя. И я не очень верю, что можно самостоятельно преодолеть свою склонность к насильственному проявлению. Например, сложно самостоятельно противостоять идее о том, что тебя провоцируют. Но есть простые советы, которые могут немного помочь.
Если мы говорим о случаях, когда человек ведет себя агрессивно на фоне переутомления, то может помочь банальное снижение нагрузки. Это часто касается, например, тех, кто развивает свое дело. Это требует много сил и внимания, а нестабильная ситуация на рынке рождает много тревог. Если говорить о мужчинах, то плюсом может идти переживание о собственной мужской несостоятельности, в случае если «дело не выгорит». По итогу человек находится в перманентном стрессе, что упрощает выбор в сторону агрессивных или насильственных проявлений.
А если мы говорим о взрывных проявлениях физического насилия, то чувствуя, как злоба нарастает, можно просто убрать руки в карманы. Тогда, чтобы ударить, человеку придется эту руку оттуда сначала достать, а это дополнительное действие, дополнительная секунда, которая может помочь остановиться. При этом снова подчеркну, что работу над этим нужно вести со специалистом, потому что есть еще очень много подводных камней.
— А как понять, что по отношению ко мне применяют насилие?
— С этим вопросом к нам часто обращаются пострадавшие женщины. Они говорят: «Мне кажется, что в моей семье есть насилие, но я не уверена. Как это можно понять?» На это я обычно отвечаю, что если вы чувствуете страх рядом со своим партнером, то высока вероятность, что он применяет по отношению к вам насилие.
Одна женщина, описывая свое состояние, сказала, что чувствует, как муж от нее «откусывает кусок». Так она метафорично описала попытки супруга подчинить ее волю и заставить жить по его правилам. Здесь можно говорить о насилии с наивысшей долей вероятности.
Конечно, восприятие человека очень субъективно. И, быть может, ваш, например, партнер и не имеет намерения применять к вам насилие. Но если вы это ощущаете, то нужно обращаться за помощью как пострадавшему и ставить вопрос [о решении ситуации] перед своим партнером.
В случае обращения за помощью важно обеспечить свою личную безопасность. Иногда если партнер представляет физическую угрозу, я советую сначала физически уйти из квартиры — к родственникам или в кризисный центр для женщин. А только потом вести «переговоры». Иногда это оправданно. К тому же часто стоит заручиться юридической помощью. Подобная мера (физическое дистанцирование) хороша и для автора насилия, так как помешает совершить нападение, о котором он, вероятно, будет впоследствии жалеть.
— К вам можно попасть бесплатно?
— Центр выполняет диспетчерскую роль, то есть консультантов в штате у нас нет. Когда к нам приходит звонок по горячей линии или обращение по электронной почте, мы с помощью специальной системы оповещаем доверенных консультантов о том, что есть человек, которому нужна помощь. Когда какой-то специалист берется за этот случай, он сам решает финансово-организационные вопросы. Мы работаем не только в Петербурге, но и оказываем помощь онлайн.
При этом к нашим консультантам у нас есть пожелание, чтобы были квоты на бесплатную работу. Те, кому ситуация позволяет давать эти квоты, это делают. То есть некоторым людям удается консультироваться бесплатно. Лично я бесплатно консультирую женщин, пострадавших от насилия. Иногда это одна встреча, иногда несколько. Моя цель помочь им разобраться, есть ли насилие в их адрес и как безопасно поговорить об этом с партнером.
Если говорить о ценах, то в среднем услуга стоит 2,5 тысячи рублей за одну сессию.
— На ваш взгляд, тема насилия в России стигматизирована?
— Да. Это касается не только пострадавших от насилия, но и людей, совершающих его. Например, у нас есть ряд правил. Если мы говорим о совершающем насилие, то не называем его насильником, абьюзером или обидчиком. Потому что это стигматизация: подобное обращение снижает мотивацию на изменение. Из такого обращения не ясно, что сделать, чтобы перестать считаться абьюзером.
Мы говорим об авторе или субъекте насильственного действия, указываем на ответственность за поведение, но не оцениваем личность. Это как раз и есть доброжелательный нейтралитет. По крайней мере это принципиально важно для психологической работы.
В случае со словом «жертва» похожая история. Мы предпочитаем говорить «пострадавшие», так как слово «жертва» часто ассоциируется с историей про «сама виновата». Это не только ложное мнение, но и контрпродуктивно [для человека, применяющего насилие] в процессе отказа [от такого поведения]. Поиск причин своего поведения в других не помогает его менять.
Кроме того, у самих пострадавших слово «жертва» может вызывать стыд, опять-таки, из-за распространенного убеждения про «сама виновата». В итоге это еще и снижает вероятность обращения за помощью.
В работе мы не используем термин «домашнее насилие», вместо него мы говорим о «насилии в близких отношениях». Ведь когда кого-то называют «домашним тираном», под этим подразумевают очень конкретные вещи (избиение, изнасилования), а в насилии в близких отношениях есть далеко не только такие экстремальные формы. В случае с психологической практикой, это также позволяет не просто демонизировать происходящее, а решать проблемы.
