Политика властей (в том числе и петербургских) по отношению к мигрантам постоянно ужесточается. Им запрещают работать в такси и курьерами, вводят дополнительные тесты и угрожают выдворением из страны. Тем не менее в Петербурге продолжают работать инициативы, помогающие мигрантам. «Бумага» поговорила с двумя участниками таких проектов — студенткой Ритой, которая преподает детям мигрантов русский язык, и юристом Даниилом, защищавшим мигрантов в судах. Вот их истории.
«Я знаю русский язык, хочу помочь, и этого достаточно»
Рита: Я преподаю русский язык детям с опытом миграции c осени 2023-го. Я [сама] переехала в Петербург из Екатеринбурга и искала место, где хотелось бы поволонтерить. «Дети Петербурга» показались суперским вариантом — это горизонтальная инициатива, а обучать детей там может любой желающий, в том числе без опыта преподавания. Возможно, это не всегда хорошо, но я считаю, что на каком-то уровне учить русскому языку способен любой носитель. Я знаю русский язык, хочу помочь, и этого достаточно.
Я воспринимаю волонтерство как социальный активизм, который, к тому же, развивает во мне чувство принадлежности к сообществу. Раньше мне казалось, что в городе живут либо мои друзья и знакомые, либо чужие люди. Теперь я ощущаю город как место, в котором все жители способны помогать друг другу, обмениваться опытом. Мир от этого становится ярче, понятнее и безопаснее: чем больше я узнаю о других людях, тем меньше чувствую тревогу.
«Не должно быть разделения людей по границам и нациям»
Даниил: Я давно придерживаюсь анархистских взглядов — тех, которые об интернациональной солидарности людей, об осуждении любых видов национализма и ксенофобии. Стараюсь, чтобы мои поступки соответствовали взглядам — помощь мигрантам им соответствует. Каждый человек должен иметь право свободно перемещаться и находиться там, где сам того пожелает — считаю, что не должно быть разделения людей по границам и нациям.
В некоммерческую организацию [по просьбе героя мы не раскрываем название], которая помогает мигрантам, меня позвали знакомые. Они там работали и узнали, что я получил юридическое образование и обладаю полезными для них компетенциями. В организации я числился привлеченным специалистом — консультировал мигрантов по юридическим вопросам, иногда помогал им в судах. Я проработал девять месяцев, но затем руководство сократило ресурсы на программу консультаций, после чего мое сотрудничество закончилось.
Не у всех коллег были схожие со мной взгляды, но мы все помогали мигрантам идейно. Кто-то исходя из политических взглядов, кто-то — из общегуманистических ценностей.
«Некоторым нашим детям отказали в обучении в школе»
Рита: Большинство детей, которые у нас занимаются, родом из центральноазиатских стран. Но еще в «Дети Петербурга» учатся ребята из Газы, Ливана, Азербайджана, Афганистана, Украины. Я радуюсь, когда вижу, как дети из разных культур обмениваются между собой опытом. Я не ощущаю особых отличий между коренными детьми и приезжими. Для меня всегда сильнее различий то, что их объединяет — желание играть и общаться с другими ребятами.
Чаще всего дети ходят к нам параллельно с учебой в школе — иногда сами сотрудники школ направляют ребенка к нам, если считают, что ученику нужны дополнительные занятия. Но бывает, что семья только переехала в Россию, и ребенок начинает учиться у нас еще до приема в учебное заведение. Некоторым нашим детям школы отказали в обучении — сказали, что прошла уже половина учебного года, или что мест нет, или еще что-нибудь придумали.
На общих занятиях из школьных предметов мы изучаем только русский язык. Но когда ребенок приходит со специальным запросом, например, подтянуть биологию, мы находим волонтера или волонтерку с подходящим опытом и помогаем индивидуально.
Учатся у нас ребята разного возраста. Мы формируем группы исходя из уровня владения языком — когда говорим об учениках «старшие», то подразумеваем именно навык. В одной группе часто учатся дети восьми и двенадцати лет, но мы стараемся подобрать группу по возрасту. Совсем маленьких, лет пяти-шести, с которыми надо много играть, все же собираем в отдельные группы.
[Кроме того,] у нас работает группа подготовки детей к ОГЭ, при этом я не знаю никого в «Дети Петербурга», кто собирался бы сдавать ЕГЭ. Так происходит, во-первых, потому что в вуз на бюджет сложно поступить даже уроженцу России с хорошим уровнем языка, и для мигранта, который не так давно начал изучать русский, это «хай левел». А на платное обучения у большинства родителей таких детей просто нет денег.
Еще важный фактор — дети, которые у нас занимаются, в основном из рабочих семей. Там ценят более практико-ориентированные профессии, которые позволят быстро приносить доход, а учеба в вузе не кажется очевидным и доступным путем заработать.
Волонтерят у нас тоже разные люди: кто-то вообще без педагогического опыта, а кто-то 20 лет преподает в школе. Некоторые волонтерки даже сами пишут для нас пособия. Парней-волонтеров у нас, правда, всего несколько. Мне кажется, женщин в социальной работе и волонтерстве больше, потому что они чаще понимают, что значит быть в уязвимой позиции — женская гендерная социализация чаще подталкивает к помощи другим людям. Гендерная социализация мужчин, думаю, больше подталкивает заниматься чем-то нацеленным на «достижение успеха», а волонтерство это не занятие, которое приносит деньги. Наверное, поэтому к нам мало идут преподавать мальчики, но их в «Детях Петербурга» тоже ждут!
Когда я сама провожу занятия, приходит обычно от пяти до пятнадцати детей. Я преподаю в библиотеке и в дружественном пространстве. Помимо них, «Дети Петербурга» работают и с другими проектами, которые могут бесплатно предоставить нам место для занятий.
«Проекты-друзья» часто приглашают нас и на экскурсии — как в музеи, так и по городу. Радует, что дети узнают что-то новое, да и я люблю с ними «потусоваться» в таком формате. Еще «Дети Петербурга» организуют городской летний лагерь. Для меня он ценен занятиями, на которых мы говорим с подростками о важных для этого возраста темах — личных границах, эмоциях, мечтах. На такие обсуждения в любой культуре не каждый взрослый находит силы.
Мы организуем для детей, в первую очередь, комьюнити. В этом плане считаю нашу работу успешной: у нас много детей, которые хорошо интегрируются в школе и при этом сохраняют родную культуру.
«Суд, к сожалению, дело почти бесполезное»
Даниил: Моя работа состояла, по большей части, из консультаций по видеосвязи — я проводил их примерно тридцать в месяц. Нарушения, с которыми чаще всего обращались мигранты — непродление регистрации и пребывание в России за пределами разрешенного срока. Иногда проблему получалось решить за один созвон, а иногда помогать приходилось несколько недель, а бывало, что и пару месяцев. В этих случаях я инструктировал, куда и как подать жалобу, смотрел, как на нее отреагировали, исходя из ответа принимал решение и так далее.
Я не знаю языков, помимо русского и английского, но на консультациях редко возникали проблемы с пониманием друг друга. Многие мигранты, вопреки стереотипам, хорошо изъясняются на русском языке. А те, кто плохо знали язык, обычно легко находили товарища или товарищку с хорошим уровнем русского, которые прекрасно понимали, что я говорю.
Пару раз я выезжал с мигрантами в суд. Это, к сожалению, дело почти бесполезное. На заседаниях рассматривались дела по депортации людей из-за нарушений миграционного законодательства, и на этом этапе уже тяжело как-то помочь.
По таким делам почему-то не назначают конкретного времени слушания — мигрантов просто привозят утром в суд, и когда-нибудь, когда судья освободится, их послушают. Однажды, когда я вызвался защищать мигранта, я приехал в суд в 11 утра, а уехал в 10 вечера. Это все равно не помогло — когда я зашел на заседание, увидел, что у судьи уже лежит стопочка заранее написанных решений. Она этого не скрывала — эта стопка просто лежала на углу судейского стола.
Но на ранних этапах юридическая помощь определенно полезна — она сильно снижает риски. Полезно объяснить человеку, как ему не попасть в ситуацию, когда он вольно или невольно нарушит российское законодательство. Когда такое все же происходит, полезно рассказать, какие возможны последствия, предложить варианты действия — до того, как человека остановят на улице, проверят документы и задержат. Такие кейсы помощи не слишком вдохновляющие, но они важны, а помочь человеку, когда уже пошла «горячая фаза», когда он задержан и идут суды, — очень сложно.
Сам я не делал никаких разграничений по юридическому статусу людей — легально или нет они пребывают в стране, нарушают или нет какие-то другие законы. Я считаю это важным, потому что в России достаточно мигрантофобские законы, само их устройство зачастую провоцирует людей на нелегальный статус, так как соответствовать всем требованиям невероятно сложно. Поэтому я считал идейно важным не проводить никаких различий.
Однажды ко мне за консультацией обратился человек с ВИЧ-инфекцией. Он хотел здесь жить и работать, у него в России живет семья. Он сознательный человек — регулярно принимал таблетки, наблюдался у врача. Известно, что люди с ВИЧ, которые находятся на терапии, не представляют угрозу заражения окружающим. Тем не менее, Россия — одна из немногих стран в мире с генеральным запретом на проживание мигрантов с ВИЧ-инфекцией (запрет не относится к мигрантам с ВИЧ-инфекцией, чьи родственники постоянно проживают в России, имея гражданство или ВНЖ — прим. «Бумаги»). При этом не важно, принимают люди терапию или нет.
Мы быстро поняли, что не сможем помочь этому человеку, не вступив в долгий судебный процесс с государством. Мы предлагали настаивать в суде на невозможности разлучения семьи, но такое дело требовало подготовки, на которую у человека и его семьи не оказалось ресурсов. Поэтому мы просто разъяснили ему возможные риски и способы решения проблемы, которые оказались очень непростыми. Остался ли он после этого в России — я не знаю. Подобное регулирование я считаю не просто мигрантофобским, а античеловечным, поэтому, если появляется возможность помогать, необходимо пытаться это делать.
Я часто сталкивался с непониманием, когда люди узнавали, что я помогаю мигрантам — в том числе тем, у которых проблемы с законом. Некоторые даже довольно агрессивно это «не понимали». Помню, у меня произошел «горячий» диалог с националистом, который доказывал мне, что мигранты — это всегда про этническую мафию и преступность. Он в корне не понимал, почему я занимаюсь помощью этим людям, но хотя диалог вышел «горячим», обошлось без эксцессов.
«Неправильно, когда на занятиях звучит лишь русский»
Рита: Преподавать — это часто непросто. Иногда сложности создает языковой барьер, иногда — просто то, что это дети. Я пришла в «Дети Петербурга» без педагогических навыков, но благодаря поддерживающей атмосфере, в которой всегда могу спросить совета у более опытных коллежанок или получить от них фидбек, я постоянно развиваюсь как педагог. У нас нет руководителя, который наказывал бы за ошибки, вся коммуникация происходит на равных.
С детьми мы тоже стараемся не занимать авторитарную позицию, не давить.
Мои любимые моменты на занятиях — когда дети переводят друг другу слова педагога. Например, у нас учится ребенок из Таджикистана, и он говорит на трех языках — русском, таджикском и узбекском. А его друг из Узбекистана русский понимает плохо. И он часто переводит ему мои слова с русского на узбекский.
Это здорово — я считаю неправильным, когда на занятиях звучит лишь русский. Некоторые дети, которые переехали в Россию маленькими, или у кого дома в основном говорят на русском, начинают забывать родной язык. Я считаю, что помнить его — залог хорошего обучения. На занятиях мы уделяем время тому, чтобы дети вспомнили, как то или иное слово звучит на их языке. В эти моменты всегда приятно видеть реакцию ребят. Их радует, когда к их культуре проявляют интерес. Дети понимают, что пускай русский у них пока на начальном уровне, они уже «профи» в чем-то, что не знают многие другие.
Я сама люблю узнавать у детей, как русские слова переводятся на их родной язык. Например, помню, как сказать «пиши» по-узбекски — «йоз» («yozish»). Обожаю использовать это слово — когда дети не хотят писать, я говорю «йоз, йоз, йоз». Они в эти моменты сильно смеются. Еще дети научили меня словам «шатыр» — «молодец» на арабском ( شاطر может переводиться с арабского как «умелый», «способный», «умный» — прим. «Бумаги») и «шатыра» — то же самое о девочке.
[Кроме того,] в текстах учебника, который я использую на занятиях, рассказывают о жамалак — женских узбекских косичках, о достопримечательностях Самарканда, об исторических деятелях Кыргызстана. Дети вспоминают, что вообще-то приехали из классного места, и могут о нем не забывать.
«Мигранты воспринимаются не дешевой, а бесправной рабочей силой»
Даниил: В России сложные правила пребывания для мигрантов — им необходимо оформить огромное число документов, постоянно носить их с собой и следить, чтобы ни у одного не истек срок. Мы, граждане России, не задумываемся об этом — некоторые свой паспорт видят раз в несколько месяцев.
При этом государство, которое установило эти сложные правила, часто само не справляется с такой бюрократической нагрузкой. Я замечал по обращениям, что в прошлом году МВД не успевало обработать заявки мигрантов, которые хотели встать на учет. Люди пытались честно записаться на прием, а им говорили, что ближайшая доступная дата — через месяц. А у человека разрешение на пребывание истекает через две недели, и что ему делать — непонятно.
У многих мигрантов неприятности начинаются сразу после прибытия в нашу страну. У них зачастую нет денег на переезд, поэтому людей обычно привозят в Россию спонсоры бригад, с которыми они договорились на родине. Я видел несколько случаев, когда у человека забирали все документы под предлогом оформления проживания. Дальше он работал на предприятии, куда его устроили — чаще всего это стройка. Иногда документы человеку не отдавали до тех пор, пока тот, кто его привез, не посчитал бы, что долг «отработан». Здесь нужно отметить, что изъятие документов — это уголовное преступление. А иногда люди попадали в настоящее рабство, где человек находится неограниченное количество времени — пока не выберется.
Если же у мигранта получилось благополучно прибыть в Россию, дальше ему предстоит преодолеть трудности с бытовым устройством. Тяжело снять жилье, еще тяжелее, чтобы хозяин согласился их в этом жилье зарегистрировать. А по закону иностранный гражданин обязан проживать по месту регистрации — нарушение может привести к депортации.
Трудовые права мигрантов тоже часто нарушают. Их «кидают» с зарплатой, «кидают» c условиями труда. Работодатели рассчитывают, что человек не будет обращаться в суд, что мигранты не станут самоорганизовываться в профсоюзы и коллективно отстаивать права. Поэтому привлекательность труда мигрантов даже не в том, что они — «дешевая» рабочая сила. Труд иностранных граждан не сильно дешевле, чем труд коренных жителей — дело в том, что они воспринимаются бесправной рабочей силой.
Искать защиты у государства мигранты не станут – полицейские их за людей не считают, как мне кажется. Силовики систематически берут с них взятки — останавливают на улице, и если находят у мигранта проблемы с документами, будут вымогать ее. И даже если проблем с документами нет, людей часто пытаются убедить, что такие проблемы есть.
На одном из судов, где я пытался не допустить депортации человека, я сам видел, как полицейские общаются с иностранными гражданами — не как с людьми. Мигрантов тогда задержали во время облавы, ночь они провели в полицейском участке, а на следующий день их повезли в суд. За весь день, который они провели в ожидании суда, их никто не кормил — только во второй половине дня приехали чьи-то родственники и привезли еду, а полиция вообще об этом не парилась.
На том суде я вызвал свидетелем сестру человека, которого хотели депортировать. По закону, если заседание не объявили закрытым, вход на него должен быть открыт для всех. Однако пристав, когда увидел, что эта женщина не гражданка России, не подпустил ее к залу. Пришлось спускаться и объяснять приставу, насколько глубоко он не прав — только после того, как гражданин России с юридическим дипломом за нее заступился, ее пропустили на заседание. Но на этом все не закончилось — при входе в зал на свидетельницу наорала полицейская, запретила ей заходить, хотя не полиция решает, кто присутствует на заседании, а только суд. Я указал на это, но тут уже, видимо, сама женщина не выдержала психологического давления и решила не идти.
Если иностранного гражданина [все же] приговорят к выдворению, по закону, в теории, его могут отпустить, чтобы он самостоятельно уехал из России в течение срока, который установит суд — например, десяти дней. На практике так почти никогда не происходит. Иностранных граждан направляют в Центр временного содержания — грубо говоря, тюрьму для мигрантов. У людей там отнимают телефоны, они теряют связь с внешним миром, из-за чего семьи часто впадают в панику. Там мигрантов, которые ожидают депортации, могут держать до трех месяцев. А ведь это люди, которые совершили лишь административное правонарушение.
Даже для гражданина России, который здесь вырос и хорошо владеет русским языком, такое количество социальной неустроенности и бюрократических требований — тяжелый квест.
«Ксенофобию нельзя спускать с рук»
Рита: Когда люди с ксенофобскими взглядами видят, каким образом я, которая выглядит как человек «титульной национальности», взаимодействую с приезжими, это зарождает в них сомнения и любопытство. В этом большая польза солидаризации людей из разных сообществ — те, на кого принято вешать ярлык, становятся видимыми, включаются в общество наравне с остальными. Наверное, поэтому за время волонтерства в «Детях Петербурга» я лично редко становилась свидетельницей ксенофобии, но пару таких случаев я и мои коллежанки наблюдали.
Однажды, сотрудница библиотеки, в которой «Дети Петербурга» проводили занятие, после урока как-то ксенофобно высказалась о детях. Наша волонтерка принялась их защищать — как полагаю, исходя из убеждения, что ксенофобию нельзя спускать с рук, необходимо высказать свое мнение, ведь дети нуждаются в защите.
Другой случай произошел недавно, после моего занятия. Мы разговорились с мамой новенького ученика, и незнакомый мужчина, буквально в метре от нас, сказал, как бы размышляя о нашей работе, что мы пытаемся интегрировать этих детей, пока их не депортировали. Когда я повернулась на него и посмотрела с укоризной, он замялся — понял, что ему в этой ситуации нечем гордиться.
От родителей детей я много слышала, как сложно в России людям с опытом миграции. Часто они жаловались на полицию, которая подходит к этим людям даже в их дворе и проверяет документы — случается, что людям страшно выходить из дома. Многие боятся, что детей не получится устроить в школу или детский сад — например, если у одного из родителей сложности с оформлением регистрации, и хотя у второго с документами может быть все в порядке, их ребенок рискует остаться дома.
В школах дети мигрантов подвергаются буллингу из-за своей национальности. Обычно от одноклассников, но иногда и со стороны учителей — некоторые из них говорят детям, что они неспособные, не могут ничему обучиться. Ставят в укор, что ребенок учится в школе уже, например, год, но до сих пор не показывает хороших результатов. Из-за этого у детей еще сильнее снижается мотивация и успеваемость. Родители часто боятся, что в другую школу ребенка устроить не удастся, поэтому терпят такое отношение. Еще попадаются учителя, которые изначально не хотят, чтобы у них учился ребенок-мигрант, и давят на него и родителей в расчете, что он уйдет из школы.
«Правый политический дискурс сейчас на подъеме во всем мире»
Даниил: Нет никакого секрета в том, зачем кому-то нужна антимигрантская риторика — все старо как мир. Уязвимые социальные группы всегда удобно сделать объектом гонения. Например, сказать, что рост преступности происходит не из-за ухудшения качества жизни и проблем в экономике, а из-за зловещих, якобы не похожих на нас людей из других стран.
Рост мигрантофобской риторики ощущается не первый год, но в 2024-м стал особенно сильным. Мы, граждане России, видим это только в виде новостей в интернете. На иностранных граждан это сказывается напрямую. Раньше с полицейскими часто получалось договориться, они могли войти в положение. Теперь они так не сделают — ухудшилось неформальное отношение, потому что ужесточилась политика. Полицейские стали чаще настроены на депортацию при любых проблемах, которые возникают у мигрантов.
Власти канализируют в ксенофобию народное недовольство, вдобавок заигрывают с правыми политическими силами, вплоть до откровенных нацистов. Правый политический дискурс сейчас на подъеме во всем мире, и Россия не исключение. К тому же, во время ведения войны, всегда растут националистические настроения, и кому-то, вероятно, кажется полезным их дополнительно подогревать. К этому добавляется общий тренд последних лет на усиление «силовой» части нашего государства, которая иностранных граждан никогда не жаловала. Я вижу, как этот тренд нарастает все сильнее и сильнее. Короче, это сложный комплекс причин, который связан и с внешнеполитической обстановкой, и с проблемами внутри российского общества.
По моим ощущениям, с 2022 года появился серьезный тренд на снижение числа иностранных граждан в России. На это влияют ужесточение правил пребывания и появившиеся экономические проблемы. Знаю, что большое количество мигрантов покинуло страну после теракта в «Крокус сити холле» — они опасались нападений на улице и усиления ксенофобии.
Я не думаю, что общественное недовольство терактом в «Крокусе» стало важным фактором ужесточения миграционной политики. Полагаю, что сегодня российские граждане лишены возможности высказывать недовольство и предлагать решения. Но я убежден, что проблема терроризма не в национальностях, а государство, провоцируя недовольство, решает собственные имиджевые и управленческие проблемы.
Еще одна возможная причина снижения количества иностранных граждан — выдача мигрантам повесток на службу в армии, о чем в последнее время часто пишут в СМИ. Я не знаю, насколько такие случаи распространены в реальности, но знаю, что в сообществах мигрантов это частая тема для обсуждений. Я консультировал иностранного гражданина, который рассказывал, что после задержания, когда ему грозила депортация, полиция агитировала его «подписать контракт».
Вместе с тем организация, в которой я помогал мигрантам, работает на деньги российского государства. Это может казаться странным, но мне видится несколько причин, почему так происходит. Во-первых, государство неоднородно — да, сейчас доминирует условно «силовая» его часть, но существует и условно «экономическая», которая заинтересована в притоке рабочей силы, а еще на решения государства влияет крупный бизнес.
Во-вторых, как бы государство ни разжигало ксенофобию, оно все равно должно работать с иностранными гражданами — просто потому, что они по факту здесь находятся. Поэтому чиновники понимают, что им полезны какие-то общественные организации, которые берут на себя часть их функций. Если иностранный гражданин понимает законы, правильно заполняет документы, это в конечном счете упрощает чиновникам жизнь.
В итоге мы видим противоречие, когда государство одной рукой помогает мигрантам с их проблемами, а другой — разжигает ксенофобию. Но помогает оно тоже не из гуманизма, а из экономических и утилитарных соображений. Даже положительные по отношению к мигрантам части нашего законодательства исходят из инструментальной логики, в которой мигранты нам нужны не как люди, а как ресурс — обычно трудовой, в последние три года, возможно, еще и военный.
«Мигранты очень стараются интегрироваться»
Рита: Всегда найдутся влиятельные силы, которым удобно перенаправлять общественное внимание на «внутреннего врага» — думаю, мигрантофобия в любом обществе во многом обусловлена этим. Это классическая риторика правых — рассказывать, что в актуальных проблемах виноваты уязвимые сообщества, объединять людей ненавистью к другим.
Чтобы бороться с ксенофобией, необходимы законодательные изменения — различные послабления для людей с опытом миграции, в некоторых случаях финансовая поддержка. Если со стороны правительства почувствуется положительное отношение к мигрантам, думаю, их будут меньше бояться. Мигранты очень стараются интегрироваться, просто это огромные усилия, и не всегда все получается. Но люди превозмогают себя, потому что хотят здесь обжиться и сделать что-то хорошее для семьи.
Я считаю стереотипом, что люди с опытом миграции совершают больше преступлений, чем коренные жители. Такое заблуждение формируют в том числе медиа, которые обязательно акцентируют внимание на национальности человека, совершившего преступление. Тем самым они подкрепляют настороженное отношение людей к иностранцам.
Хотелось бы, чтобы СМИ писали больше положительного об этих людях, брали у них интервью. Обычные люди могут помочь, если будут замечать мигрантов, знакомиться с ними, предлагать помощь и даже пробовать подружиться, ведь этим людям часто бывает одиноко. При этом я призываю дружить не в качестве «благотворительности», а ради интереса — люди из другой культуры могут много рассказать о себе и своем народе. Было бы полезно поучаствовать в общественных инициативах вроде «Дети Петербурга» или организовать у себя во дворе праздник и пригласить туда людей с опытом миграции.
Иногда наших детей зовут участвовать в выставках — например, на «POST экзотику», которая проходила на Василеостровском рынке в составе Фестиваля искусств Востока Daira. Я ходила туда вместе с мамами детей. На выставке ребята из разных стран рассказывали о жизни в Петербурге и дома, о религии и своем народе. В частности, там выступали дети из центра мусульманских детей Петербурга «Пилигрим». Очень красивая выставка. Мамы детей тогда увидели, что в Петербурге существует пространство, в котором нормализуется их родная культура, где они не чувствуют давления за то, кто они.
«Они хотят жить в нормальных условиях»
Даниил: Бытовая ксенофобия, как мне кажется, происходит из-за непонимания, в какую ситуацию попадают иностранные граждане, когда приезжают в Россию. Чтобы с ней бороться, важно повышать социальную и правовую защищенность мигрантов. Наши сограждане часто не осознают, что мигранты не заинтересованы жить в России с нарушением закона. Они хотят находиться здесь легально — это уменьшает число проблем и безопаснее для них самих. Мигранты заинтересованы заключать трудовые договоры, получать медицинское страхование, учить русский язык, заинтересованы, чтобы их дети ходили в школы и детские сады. Мигранты хотят жить в нормальных условиях, а не в каких-то страшных общежитиях, которые зачастую показывают на видеосъемках облав. Если помогать интеграции иностранных граждан в наше общество, то и социальное напряжение будет спадать.
Но для борьбы с ксенофобией важно повышать уровень жизни всех людей в стране, включая иностранных граждан. Потому что трудовые права граждан России, хоть и в меньшей степени, тоже нарушают работодатели, нас тоже часто не уважают силовики, мы тоже часто не получаем достаточной медицинской помощи. Если бы мы с иностранными гражданами солидаризировались и вместе решали эти проблемы, мы бы и уровень ксенофобии снизили, причем значительно.
Еще необходимо создавать больше инфраструктуры для мигрантов — причем желательно не государственной, а независимой. Нужны организации, которые помогали бы иностранным гражданам решать юридические и социально-бытовые проблемы, проводили для них курсы русского языка. Необходимо организовывать курсы, где дети иностранных граждан продолжали бы учить родные языки. Сейчас такой инфраструктуры почти нет. Необходима широкая работа, чтобы люди жили достойно.
Ну и конечно, необходимо просвещение, необходимо разговаривать о проблемах мигрантов как на публичном уровне, так и на бытовом — с друзьями и родственниками. Это важно, ведь огромное количество мифов о «вреде» иностранных граждан достаточно легко опровергается.
«У детей я научилась внутренней силе»
Рита: Главное, что изменило во мне волонтерство в «Детях Петербурга» — я избавилась от стереотипного восприятия приезжих. Когда-то я могла относиться к ним с осторожностью. Теперь, когда слышу сомнительные высказывания о мигрантах, я не могу позволить говорить так о своих знакомых и друзьях. Без опыта личного знакомства я бы, возможно, читала новости, в которых рассказывают, какие мигранты плохие, и у меня бы дальше формировался негативный образ этих людей.
У детей я научилась внутренней силе — они живут в месте, где чувствуют себя чужими, но справляются с давлением, начинают дружить и открываться другим людям. Это желание быть с другими, несмотря на неприятие, восхищает, и невольно у них этому учишься.
Я бы посоветовала всем попробовать поволонтерить в «Детях Петербурга». Бывают взрослые, которые чуть-чуть побаиваются детей или считают, что у них не получится заинтересовать ребенка. Но мне кажется, попробовать все равно стоит, и попробовать не один раз, потому что в первый можно испугаться, ничего не понять, а с пятого — полюбить учить детей.
«У человека дед проливал кровь за Ленинград, какого черта кто-то ему теперь говорит, что у него нет прав здесь пребывать»
Даниил: Я часто сталкивался с ситуацией, когда из-зо всех сил сочувствуешь человеку, но мало чем можешь улучшить его положение. У любых российских правозащитных структур сейчас мало возможностей реально помочь людям — слишком неравны силы. Мне грели душу кейсы, когда удавалось помочь по вопросам о детях — подсказать, как устроить ребенка в школу или как обеспечить ему медицинскую помощь. Это получалось, и это приятно. Но в целом успешные кейсы помощи — больная тема.
После ухода из организации я поступил в магистратуру, учусь на историка. Отношение к мигрантам за время работы, наверное, не поменялось, но добавилось большое количество опыта личного общения, которое не заменить идейными установками. Я понял на практике, что зачастую мигранты — замечательные люди, с которыми у нас много общих интересов.
Например, однажды я помогал иностранному гражданину, который уже много лет работал в России, но работодатели изъяли его документы и исчезли, после чего у него появились проблемы с пребыванием в стране. Мы завязали разговор на какие-то неформальные темы, и он рассказал о своем дедушке, который защищал Ленинград во время Великой Отечественной войны. Я, конечно, задумался — у человека дед проливал кровь за Ленинград, за эту землю, какого черта кто-то ему теперь говорит, что у него нет прав здесь пребывать? Моральных прав у него точно не меньше, чем у большинства других горожан. И это лишний раз убедило меня в мысли, что деление по цвету паспортов — антигуманная вещь, от которой нужно избавляться, и чем быстрее, тем лучше.
Что еще почитать:
- Запрет мигрантам работать в такси и курьерами приведет к появлению теневого рынка и росту цен в два раза. Мнения компаний и экспертов.
- «Мусульманин — это тот, с кем безопасно». Подростки-мигранты и беженцы записали свои истории для выставки. Мы поговорили с ее создательницей о ксенофобии и эмпатии.
