В понедельник в баре «Биржа» отечественный теле- и радиоведущий, актер и режиссер Александр Гордон провел творческий вечер. Ведущий «Закрытого показа», а теперь еще и Мамай из телесериала «Физрук» рассказывал петербургской публике о российских поэтах, с которыми ему довелось быть знакомым, дружить и даже состоять в родстве. Гордон читал стихотворения своих ровесников, отца, дяди и мачехи, произведения тех, кем он восхищается.
«Бумага» публикует фрагмент встречи, в котором Александр Гордон объясняет, как попал на первое российское телевидение в Америке и каким помнит интервью с нобелевским лауреатом Иосифом Бродским.
Фото: Егор Цветков / «Бумага»
В 25 лет мне приспичило с маленьким ребенком уехать в Америку навсегда — тогда уезжали только навсегда. Там я работал на телевидении, куда попал абсолютно случайно.
Я работал в пиццерии: принимал заказы, готовил пиццу и развозил ее по Бруклину. Но работа была не всегда. А семья была, и ее нужно было кормить. Бруклин находится на океане, а в океане есть рыба. В машине у меня всегда лежали удочки. Поэтому, как только работа замедлялась и я понимал, что максимум, что получу, — это свои 2,99 доллара в час и никаких чаевых, я отпрашивался у менеджера и ехал на океан ловить рыбу. Если я не приносил домой деньги, то хотя бы приносил рыбу, которая стоила почти 9 долларов за килограмм.
Если я не приносил домой деньги, то хотя бы приносил рыбу, которая стоила почти 9 долларов за килограмм
И вот однажды стою ловлю рыбу. А в Америке каждый год выходит указ о том, какую рыбу какого вида можно брать: если она меньше установленного размера, ее нужно выпустить. На удочке даже была отметка изолентой, чтобы замерять рыбу. Так вот, стою ловлю, а рядом со мной стоит негр и тоже ловит рыбу. И все берет маленьких — мол, чем меньше, тем вкуснее. Одну выловил, вторую. Я смотрю на него, а он: «Чего смотришь?». Я отвечаю: «Да нет, все в порядке, ничего». Он говорит: «Давай серьезно, представь, что я большая черная акула, жрать хочу, я что, к рыбе с линейкой подплывать буду? Ути, моя маленькая, подрасти еще?».
И вот мы с ним натаскали этих мелких рыбок. А потом, когда уже собрались уходить, я понял, что класть мне их некуда. И тут негр дает мне газету «Новое русское слово». Зачем она ему? Где он ее взял? На, мол, заверни. Дома жена причитает: опять рыба, а я вижу поверх чешуи объявление о том, что на первое русское телевидение требуются все. Я тут же, не снимая с рыбы объявление, позвонил. И меня приняли на работу.
На этом телевидении я сам писал новости, сам их читал, сам придумывал программы, сам отвозил кассету. И вот как-то редактор подзывает меня и говорит, что есть задание: завтра на Манхэттене Бродский чего-то там читает, ты поезжай и без интервью не возвращайся. Я не люблю Бродского, не в Питере на Васильевском острове будет сказано. Как поэта не люблю. Он замечательный философ, замечательный человек, но у меня другие поэтические пристрастия. Но во-первых, он нобелевский лауреат, во-вторых, он гений, в-третьих, он завтра на Манхэттене что-то там читает. Конечно, надо ехать.
Накануне я присутствовал на вечере, где был и Женя Рейн, близкий друг Иосифа Александровича и один из самых невнятных поэтов своего времени. Меня с ним знакомят, и я говорю: «Евгений, завтра у меня интервью с Иосифом Александровичем». О, говорит, Иося расскажет, не парься, Иося расскажет, спроси у него прямо. «А что прямо спрашивать-то?» — «Вот что, спроси у него, о чем он думал, когда получал Нобелевскую премию». — «А в чем фишка-то? Евгений, я же должен хоть намек на ответ знать». «Дело в том, — говорит Рейн, — что он думал, как бы трахнуть королеву». — «Какую?» — «Какую, которая вручает». Спасибо, говорю, большое, Евгений.
Июль месяц. Кто был в Америке, знает, что это такое: 42 градуса и стопроцентная влажность. Пятая и Вторая авеню, если не ошибаюсь, очень маленький русский книжный магазин на Манхэттене. Поскольку все желающие послушать гения не поместились, а желающих было человек пятнадцать, то все двери были распахнуты, стулья стояли прямо на авеню, какие-то люди проходили, заглядывали. Никакой кондиционер, естественно, не работал. И Иосиф Александрович — да — читал стихи.
Где-то на втором часу чтения оператор мне говорит: «А ты знаешь, что у нас всего две получасовые кассеты?» — «А чем ты занимался все это время?» — «Как чем, я отматывал и опять снимал, отматывал и опять». Я ему: «Ну вот и продолжай отматывать и опять, потому что нам кассета нужна для интервью». «Я понимаю, — говорит оператор, — может, просто выключить камеру?». «Какое выключить, — отвечаю, — гений читает стихи, снимай!».
Поскольку все желающие послушать гения не поместились, а желающих было человек пятнадцать, то все двери были распахнуты, стулья стояли прямо на авеню
Три с половиной часа Иосиф Александрович терзал себя и остальных, читал стихи, обливался потом, все сидели просто чумные. На вопросы, допустим, «А прочитайте, пожалуйста, „Ни страны, ни погоста“» Иосиф Александрович отвечал: «Вы знаете, мне иногда кажется, что я эти стихи и не писал никогда, поэтому послушайте „Кентавров“». Половину времени он читал на английском языке — публике, которая по-английски знает только «куда гоу виз эта вэй». Но он не измывался над нами, ему было надо. Это было за год до смерти.
И вот закончилась пытка, я подхожу к нему, он раздает автографы. Присаживаюсь, говорю: «Иосиф Александрович, у нас еще интервью, помните?» — «Да-да, конечно». Я мокрый, он мокрый, оператор мокрый, у нас полчаса времени. И я, дурак, почему-то первый вопрос задаю такой: «Слушайте, а в чем все-таки разница между московской и питерской школой стихосложения?». Он совершенно диким глазом, как кобылица, на меня посмотрел: «Вы действительно хотите это знать?». Я говорю: «Да». И он минут десять рассказывал. И я ему еще вторил. А оператор меня ногой подталкивал — на кассете оставалось все меньше и меньше времени. А я-то главного вопроса все еще не задал.
И вот прерываю: «Иосиф Александрович, а о чем вы думали, когда вам вручали Нобелевскую премию?». Бровью не дернув, глазом не шевельнув: «А, премия?». И начал пересказывать свою нобелевскую речь, как для дебилов. Я, зная, что кассета заканчивается, имел смелость перебить: «Нет, Иосиф Александрович, это мы читали, это мы знаем, а думали-то вы о чем?». Что, говорит. «Видите ли, — поясняю, — я вчера встречался с Рейном». «М, — говорит он, — то есть вас интересуют мои отношения с женщинами?» — «Да». И дальше он произносит совершенно замечательный афоризм: «Знаете, я был совершенно счастлив, если мне удавалось с романа скачать хотя бы стишок».
