Жизнь в осаде: воспоминания блокадного детства Галины Антоновой

В семидесятилетнюю годовщину полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады «Бумага» публикует воспоминания пятерых ленинградцев, в разном возрасте переживших голод, бомбежки и потери близких. Галина Александровна Антонова, которой в начале блокады только исполнилось два года, — о том, как на всю жизнь запомнила вкус дуранды и отношение пленных немцев к ленинградским детям.

Фото: Екатерина Толкачева

Я родилась 13 сентября 1939 года, практически в канун начала войны. Блокаду как таковую я, конечно, не помню, не помню обстрелов — помню только одну бомбежку, она у меня навсегда запечатлелась в памяти. Мама нас тогда вывезла в бомбоубежище, потому что там безопаснее было. Хотя, конечно, часто случалось, что выход засыпало и люди оказывались там погребены. Наверное, с тех пор самый большой страх у меня — снова оказаться в бомбоубежище. Со времен блокады я на всю жизнь запомнила вкус дуранды, которую нам давали, чтобы мы не хотели есть постоянно. Дуранда — это отходы от переработки семени подсолнуха, жмых. Это были такие квадратики, иногда зеленого, но в основном серого цвета. Но мы были рады любому. Ее надо было сосать — и не дай бог ты ее проглотишь: тогда будешь голодный целый день.

Когда здесь были плененные немцы, их на нашу поляну на обед привозили, но конвой старался нас не подпускать. А те нам даже кусочки хлеба давали, показывали фотографии своих семей. Отношение к нам, детям, было очень нежным — ведь есть фашисты, а есть люди

Помню еще один момент: мама на меня одевала шальку — холодно же, зима была такая морозная, что птицы на лету замерзали. Так ко мне на улице подошла тетенька, отозвала меня в сторонку и сказала: «Ты мне дай платок, а я тебе дам конфетку». Ну, за конфетку можно было все отдать, и она с меня сняла шаль. Когда я добралась домой, мама была в ужасе: я замерзла, заледенела. Люди тогда были разные, конечно, голод ведь не тетка. Разумеется, тогда мы понимали, что шла война. Мы, дети, все равно рвались куда-то на свободу, но свободы той не было. У меня мама была медиком, и примерно на четыре месяца мы эвакуировались с госпиталем, а потом опять вернулись в Ленинград. Хорошо помню День победы: нас поставили на стадионе завода «Светлана», с Поклонной горы шли войска. Это была такая радость! Хотя у взрослых она, конечно, была сильнее. Мы жили у Политехнического университета. Когда здесь были плененные немцы, их на нашу поляну на обед привозили, но конвой старался нас не подпускать. А те к нам с такой любовью относились — они же тоже отцы, просто солдаты: даже кусочки хлеба давали, показывали фотографии своих семей. Отношение к нам, детям, было очень нежным — ведь есть фашисты, а есть люди.