На «Золотой маске» сокращают номинации: главная театральная премия может остаться без наград за эксперименты и современный танец, работу художников по свету, композиторов и драматургов. Среди последних сразу несколько лауреатов прошлых лет преследуют по военным и политическим статьям.
Номинантов и кандидатов в жюри и экспертные советы, вероятно, будут согласовывать с Министерством культуры. Изменения еще не вступили в силу: предполагается, что обсуждать новое положение о конкурсе-фестивале будут осенью. Подготовленная реформа уже встревожила театральное сообщество.
«Бумага» узнала у театральных критиков, почему фестиваль, миссией которого было презентовать как можно больше театров и деятелей, рискует стать платформой для идеологически верных и консервативных спектаклей.
Кристина Матвиенко
театральный критик
— В номинациях есть два типа изменений. Во-первых, убирают всё, что связано с экспериментом и новыми формами искусства, с современностью: современный танец, эксперимент. Сюда же относится и номинация для драматургов, потому что драматург должен быть живущим с нами в одном времени человеком. И Союз театральных деятелей это убирает, как я считаю, исключительно из цензурных соображений.
Во-вторых, какие-то глупые, странные изменения. [Убирают из номинаций] художника по свету, лучшую роль второго плана в оперетте или мюзикле. Мне кажется, это такие странные попытки оптимизировать премию, тратить меньше денег. Но эти изменения абсолютно безумны — те же художники по свету давно заработали право номинироваться отдельно.
Что касается процедуры — она теперь другая и [заключается в] подчинении экспертного совета и работы по отбору [номинантов] Президенту [СТД] с большой буквы — Александру Калягину. Директору «Золотой маски», как я понимаю, будут назначать эти решения [сверху]. А отбор — это суть «Маски». Какие спектакли отбираются в номинацию — такая картина российского театра строится за счет этого выбора.
Меня в этом документе взволновали даже не столько номинации, сколько перестройка структуры таким образом, что она абсолютно вертикальна и подчинена одному лицу. И это лицо, как я вижу, будет выполнять требования Минкульта или еще каких-нибудь присосавшихся к культуре чиновников, чтобы проводить свои новые идеологические повестки.
Мне кажется, [«Золотая маска»] была институцией или инструментом презентации российского театра в его, на мой взгляд, самых интересных, самых репрезентативных и лучших своих проявлениях. На мой взгляд, это фестиваль, который аккумулировал в себе картину российского театра, делал видимыми процессы, которые происходят внутри.
У фестиваля очень большая география, он делает театр видимым для людей, которые не ходят в театр постоянно. Люди раз в год видели, из чего состоит театр, какой он есть, в его неангажированном и не продиктованном политикой виде. Мне кажется, было намерение поддержать то [новое], что рождается, кажется важным в моменте в повестке или эстетически определяющим.
Теперь это будет, очевидно, выставка достижений народного хозяйства — в очень определенном идеологическом ключе. И, кстати, я думаю, что не только в идеологии, но и в эстетике, потому что для таких, условно, право-консервативных критиков «Маски» важно не допустить новых форм театра, которые они не любят, не понимают и считают разрушением какого-то, на их взгляд, традиционного театра. Существует этот традиционный театр в абсолютно уродливых формах в головах этих экспертов. У них нет новой эстетической повестки.
[Остается ли в России какое-то пространство для независимого, экспериментального, современного театра?] Я думаю, что в целом нет. Но в то же время это «нет» опровергается практиками моих знакомых, товарищей, друзей, которые продолжают заниматься экспериментальными формами театра, инциативами, которые уклоняются от госнадзора и не пользуются государственными ресурсами.
Олег Лоевский
театральный критик
— Я был среди первых людей, которые пытались что-то сформулировать, когда Эдуард Бояков придумал сделать московскую «Золотую маску» всероссийской. Не всегда получалось внятно, но шли годы — и «Маска» обретала свое лицо. Она усложнялась, расширялась. Сначала были драматические театры, потом вошли музыкальные, затем нашли спонсоров. «Маска» должна была быть понятна всем — она должна была показывать абсолютный срез состояния театра на год.
Появилась номинация «Новация», которая стала «Экспериментом», появился «Современный танец». Всё дробилось, потому что театр все-таки машина сложная, там много интересных творцов, много амбиций. Про «Маску» говорили разное — но главным было дать возможность всем показаться.
Когда «Маску» подхватила [Мария] Ревякина, охват продолжил расширяться: драматурги, композиторы, роли второго плана. Хотелось, чтобы всех заметили. Конечно, это требовало больших бюджетов, потому что в Москву привозили много спектаклей из провинции. Но без «Маски» никто бы никогда не узнал о, например, замечательном театре из Шарыпова, Альметьевска, о разных экспериментальных театрах. На «Маске» появлялись маленькие города, артисты оттуда получали награды.
Была инклюзия. Люди с особенностями, в колясках, с серьезными болезнями участвовали в конкурсе. И в 2014 году спектакль с их участием получил «Золотую маску». Это было невиданно. Люди, дети стали играть — и обрели [в театре] жизнь, потому что «Маска» подтверждала их легитимность.
Но пришли люди с секатором и начали обрезать [«Маску»]. С точки зрения людей театральных соединить большую и малую формы — это не увидеть ничего. Уничтожение «Эксперимента» означает, что люди не увидят новую форму театра, — люди хотят разного искусства, у всех есть свой зритель. Исчезла [номинация за] работу художника по свету — и это очень странно, потому что это серьезнейшая категория, где есть такие мастера, как [Глеб] Фильштинский, [Евгений] Ганзбург, [Тарас] Михалевский. Исчезли [из номинаций] драматурги, композиторы….
Что говорить: для меня «Маска» стала евнухом. Евнухи как-то живут, только не могут воспроизводить потомство.
[Кто эти люди и чего они добиваются, ограничивая «Золотую маску»?] Я не знаю. «Маска» принадлежит Союзу театральных деятелей и Министерству культуры — наверное, это как-то связано. Это связано, безусловно, с бюджетами. Есть и вкусовая составляющая: все-таки убрать драматурга, композитора и эксперимент — это не признавать развитие театра и его прекрасные формы.
Современный театр всё равно будет развиваться — просто о нем будут меньше знать. А значит, будет чаще изобретаться велосипед, публика не получит чего хочет, а ребята не найдут своего зрителя.
Театр в России для меня такое странное место… Как сказал чеховский Сорин, «без театра нельзя». Почему нельзя? Почему он множится, почему открываются частные, бедные театры, почему люди продолжают играть и смотреть? Я езжу по России — и все театры переполнены. От Тывы до Калининграда — полные залы. Мне кажется, всё будет продолжаться, но с другим ландшафтом.
Что еще почитать:
- «Это и есть отмена русской культуры». Как и почему власть уничтожает театры: от запрета спектаклей до санитарного закрытия МДТ.
- Почему преследование Беркович и Петрийчук за спектакль — новый виток репрессий? Кто написал донос, при чем здесь травля в фейсбуке и что еще известно о деле.
