После гибели Алексея Навального в колонии спецдокладчица ООН по правам человека в России предположила, что теперь «в смертельной опасности» могут оказаться и другие политзаключенные. Из-за пыточных условий содержания и низкого общественного контроля их здоровье всегда под угрозой.
«Бумага» поговорила с близкими трех петербургских политзаключенных о том, как им приходится бороться за права своих мужей или ребенка в СИЗО, как там отреагировали на смерть Навального и почему положение политзеков может ухудшиться.
Татьяна Усманова
жена политзаключенного Андрея Пивоварова, которого 15 июля 2022 года приговорили к 4 годам заключения за руководство «нежелательной» организацией
Об условиях содержания и борьбе за права
— Андрей последний год сидит в одиночной камере в карельской колонии. Его этапировали из СИЗО Краснодарского края — дело было возбуждено именно в этом регионе — в конце декабря 2022 года. Вообще заключенные должны отбывать наказание в регионе прописки, но после этапа Андрей попал не в Петербург или Ленинградскую область, а в Сегежу. Карельские колонии считаются одними из самых тяжелых в стране из-за климата и из-за порядков, которые там царят.
Как только Андрей приехал в Карелию, он сразу попал на три месяца в ПКТ — помещение камерного типа — за несколько нарушений, которые ему просто нарисовали. У него якобы была не убрана камера, в которую он только что попал, также у него после этапа остались лекарства, типа аспирина, которые нельзя хранить заключенным, — это и посчитали нарушениями.
После ПКТ он был признан злостным нарушителем и отправился не в обычный отряд, а на так называемые строгие условия содержания. Это такая тенденция, не только он один на СУСе (строгих условиях содержания — прим. «Бумаги»), в одиночках сидят многие политзаключенные. Это сделано для того, чтобы изолировать их от остальных людей.
[За адекватные условия содержания Андрея] мы боремся с даты его ареста — с 31 мая 2021 года. Это постоянная борьба. Знаете, нас учат мыслить позитивно и искать что-то хорошее, но это сложно, потому что всё время происходит что-то неприятное. Когда он был в СИЗО Краснодаре в первое время — еще в 2021 году — ему не отдавали четыре месяца «Новую газету», на которую он был подписан. Мы по этому поводу качали права.
Были и успешные кейсы [в борьбе] — например, я была в СИЗО Краснодара наблюдателем от партии «Яблоко». Когда я сперва пришла к начальнику колонии, он сказал, что не понимает, что я от него хочу: мол, никогда никаких наблюдателей здесь не было, и при его жизни тоже не будет. Но тогда публичность была более безопасной, поэтому я написала в твиттере о том, что происходит нарушение избирательного права, об этом сразу же появилось несколько заметок в то время еще работающих в России СМИ. После них как по волшебству через минут 5–7 пришел начальник или замначальника СИЗО и позвал меня к себе в кабинет. Спустя какое-то время меня пустили в классный зал, где были только какие-то испуганные женщины, а еще через несколько минут они образцово-показательно привели голосовать Андрея со словами: «Очевидно, что вы пришли смотреть на него». Вообще я хайли рекоменд всем, у кого родственники в СИЗО, записываться наблюдателями.
Для нас обоих самым тяжелым моментом заключения Андрея был этап, когда он пропал на полтора месяца. Во время этапа никому, даже родственникам, не говорят о том, где находится человек. Больше месяца ФСИН не давал нормального ответа его родителям. В голову лезли очень разные мысли, было понятно, что, где бы он ни был, ничего хорошего с ним не происходит. Даже по меркам того, что он сидит. Если мы не знаем, что с ним происходит, — это хуже, чем просто сидеть.
В июле 2023 года мы с Андреем расписались в сегежской колонии, теперь нам положено несколько длинных свиданий в год, а его родители пользуются короткими свиданиями. Последний раз я ездила к Андрею в конце ноября. Вся изоляция — это большая тяжесть, но Андрей бодр, насколько это возможно для его условий.
О реакции на смерть Навального
— Письма к Андрею ходят месяцами, звонки ему запрещены. Трагедия с Алексеем Навальным случилась две недели назад, поэтому я еще не получила развернутый ответ Андрея. Но его навещал адвокат. Единственное, что мы знаем, — Андрей в курсе случившегося и сочувствует близким и родным Алексея.
Политзаключенные всегда находятся в уязвимом положении, они заложники этой системы и сидят в супер-закрытых условиях, в тюрьме внутри тюрьмы. И я каждую минуту переживаю. Если в какой-то день у него нет адвоката, то я не знаю, что с ним происходит. Этот уровень опасности всегда был очень высоким, таким он и остается. Нам нельзя как обществу нормализовывать новый уровень кошмара. Мы должны понимать, что произошедшее с Алексеем — это катастрофа. Нельзя допустить, чтобы этот новый уровень террора стал нормой. Поэтому я бы не хотела заниматься алармизмом [и говорить, что все политзаключенные в серьезной опасности], для себя я не признаю нового уровня террора.
Татьяна Балазейкина
мать 17-летнего Егора Балазейкина, которого 22 ноября 2023 года приговорили к шести годам лишения свободы за попытки поджогов военкоматов
Об условиях содержания и борьбе за права
— В последний день февраля адвокат ездила к Егору, она говорит, что он в хорошем настроении, но уже устал от СИЗО, от нахождения в закрытой камере, где постоянно меняются дети, с которыми постоянно идет война с уборкой. Он уже хочет в колонию быстрее. Но мы боимся этапа, потому что во время него человек потеряется из видимости на две-три недели. Мы не будем знать, как к нему относятся, кормят ли его.
Нам по-прежнему дают свидания с Егором два раза в месяц. Ближайший раз мы встретимся в марте — тогда и узнаем, пропил ли он весь курс лекарств, которые ему прописали. На последнем обследовании выяснилось, что из-за нелечения его язвы [в 12-перстной кишке] увеличились. Уже врачи говорили, что это недопустимо, что с той стороны [СИЗО] должны контролировать прием таблеток в нужное время. Педиатр [изолятора] сейчас вроде взяла всё под свой контроль.
В первые полгода после ареста Егора нам за многое приходилось бороться: чтобы ему письма не блокировали, книги передавали, чтобы ему предоставили должное медицинское обслуживание. Я кучу запросов написала во ФСИН, чтобы у нас была возможность вывозить Егора на нужные обследования и контролировать его заболевание [хронический аутоимунный гепатит].
Но самым тяжелым для нас моментом было 22 ноября, когда Егору озвучили приговор. Нужно было как-то принять эту информацию, что твоему ребенку дали шесть лет. 28 февраля был очень эмоциональный день — год, как его арестовали. Я проплакала целый день, письмо ему написала. Нет никаких даже надежд, что что-то изменится и всё это как-то по-справедливости рассмотрят.
За этот год мы [родители Егора Балазейкина] перестали общаться со многими друзьями и родственниками, которые выразили категорическое несогласие с поступком Егора. С остальными просто не хочется разговаривать, не хочется обсуждать какие-то глупые вещи, погоду. Весь год мы в новостной ленте: читаем, обмениваемся впечатлениями.
О реакции на смерть Навального
— В пятницу [16 февраля] Егор услышал [о смерти Навального] по новостям — видимо, они попали как раз на тот выпуск, когда один раз по телевидению сообщили. Егор, конечно, очень расстроился именно из-за того, что люди умирают в тюрьме — и такого быть не должно. По его мнению, можно украсть свободу, но воровать бесценные человеческие жизни преступно и недопустимо.
Но на себя он это не проецирует, потому что понимает, что заключенные Навальный и Балазейкин разного уровня. Вряд ли кто-то затеет специально убить Балазейкина. Но тут другая сторона — независимо от того, по каким причинам человек умирает и насколько он известен, сам факт смерти в тюрьме ужасен. Приговоры подписываются именем Российской Федерации, то есть она приговаривает людей к заключению, из чего следует, что дальше она несет всю ответственность за жизни осужденных и за их здоровье. Если человек [в колонии] погибает, то Российская Федерация не сделала всё, что нужно, чтобы сохранить эту человеческую жизнь.
Мне кажется, что сейчас [после смерти в колонии Алексея Навального] политзаключенные будут находится в более уязвимом положении. За такими политзаключенными, как Навальный, Яшин, Кара-Мурза, система должна была следить предельно внимательно. Система будто должна была показать: они преступники и наши враги, но мы о них заботимся. Но люди начинают там умирать. Я думаю, что вскоре, в том числе после 17 марта, условия политзаключенных могут еще сильнее ухудшиться. И я буду очень рада, если я ошибаюсь.
Лина Барабаш
участница групп поддержки политзаключенных и жена петербуржца Евгения Затеева, которого арестовали по делу движения «Весна» по подозрению в организации экстремистского сообщества и реабилитации нацизма
Об условиях содержания и помощи политзаключенным
— После задержания [Евгения Затеева] моя жизнь в какой-то мере кардинально изменилась, в какой-то мере вообще не поменялась. В целом поддержкой политзаключенных я начала заниматься [еще в мае 2022 года] после своей уголовки и после того, как на Женю завели [первую] уголовку. Потом случилось 6 июня [2023 года], обыски, всех фигурантов увезли в Москву. И я продолжила заниматься тем же самым, но теперь в СИЗО еще и мой близкий человек. Это сложнее переносится: приходится очень большое количество времени в это инвестировать, буквально как неоплачиваемая работа. Ты постоянно этим занят. Если ты физически что-то не делаешь, то ты всё равно постоянно думаешь, что с ним происходит, всё ли там в порядке.
Был момент, когда во время мятежа Пригожина какие-то СМИ начали публиковать новости о том, что начался бунт в «Воднике», [— там тогда содержали Затеева]. Но оказалось, что это сильно преувеличено. Жека был даже не в курсе, что там что-то происходило. Люди просто кружками в стены постучали. Но когда ты видишь такие новости, всё равно сильно переживаешь, потому что ты не можешь помочь, не можешь достать его оттуда. Всё, что можно предпринять в отношении Жени и остальных заключенных, — это сделать их жизнь чуть легче: [писать письма, собирать передачки].
Было очень тяжело, когда у Жени [в конце января этого года] умерла бабуля. Мне очень страшно было ему писать об этом. Я понимала, что никто, кроме меня, ему об этом не расскажет, потому что бабушка была для него самым близким человеком. Возможно, из-за недавней смерти бабули Женя на удивление спокойно на новости об Алексее отреагировал.
Жека, согласно своему девизу, «сидит ровно» — он не провоцирует конфликты. Скорее, наоборот: один раз какой-то обеспокоенный гражданин написал, что цензор ему что-то не пропускал. Хотя сам Женя ни на что не жаловался, у него возникли небольшие проблемы. Его вызывал начальник СИЗО и спрашивал о том, что за жалоба пришла. В случаях с другими политзеками мы часто писали заявления из-за плохих условий содержания. В каких-то случаях это помогало, в каких-то нет.
О реакции на смерть Навального
— Когда мы в последний раз виделись на свидании с Женей, мы обсуждали в основном вопросы личного характера, не касающиеся смерти Навального. Но общение на свидании происходит через трубку, которая прослушивается, поэтому ограничено количество того, что можно откровенно обсуждать. Тем не менее, он говорил о том, что ожидал и подозревал такой исход [смерть Навального]. Внутри тюрьмы это более отчетливо ощущается. Но в самом СИЗО [после этих новостей] ничего не поменялось, возможно, будут какие-то изменения после выборов.
Но мне кажется, что [после смерти Навального] политзеки стали более уязвимыми. Так как Навальный всегда был самым медийным, популярным, известным, освещаемым политзеком России, то казалось, что его жизнь была в какой-никакой безопасности. Хотя сами условия его содержания, включающие постоянные ШИЗО, были очень далеки от гуманных, если считать содержание в российских тюрьмах нормальными условиями.
Пока с Алексеем ничего не делали, казалось, что и с другими политзаключенными особо лютовать не будут. Сейчас же, если они могут позволить себе с ним такое сделать, то и со всеми остальными тоже могут. Конечно, политзаключенные умирали и до Навального. Но этот кейс — очень яркий и заметный. Есть ощущение, что всё стало опаснее, что они уже ни с каким мнением не считаются.
Я сама остаюсь в России, потому что никогда не планировала уезжать. Важно быть тут. Та же самая помощь заключенным с посылками, передачами — это сильно затруднительно, когда ты в эмиграции. К тому же я не могу бросить Женю: я регулярно езжу на свидания и на суды к нему в Москву из Петербурга.
Как пережить сложные времена? Вместе 💪
Поддержите нашу работу — а мы поможем искать решения там, где кажется, что их нет
поддержать «Бумагу»Что еще почитать:
- Это 22 адреса для ваших писем — они поддержат политзаключенных. И рассказы читателей «Бумаги» об их опыте переписки
- Петербуржцы несут цветы на годовщину вторжения в Украину и в память Алексея Навального. Галерея
