По просьбе «Бумаги» читатели рассказывают, как они пережили травлю в школьном возрасте и что думают о ней сейчас. Семь девушек вспоминают, как их травили одноклассники, что помогло им справиться с агрессией окружающих и как они сами обижали других учеников.
Юлия
— Я училась в Ленобласти с 1989 по 1999 год. Я была из бедной семьи: отец — алкоголик и садист — отнимал у нас продукты, воровал вещи, избивал. Я была бедно одета, не было ни куклы Барби, ни жвачек. Ну и, конечно, не знала, как адекватно реагировать на насилие.
Я хорошо училась, и после третьего меня должны были перевести в продвинутый класс, но я оказалась вместе с двоечниками и девочкой-цыганкой и ее братом. Я сразу не вписалась, и эта девчонка начала меня травить: подбегала ко мне и задирала юбку. Но я только огрызалась и не давала отпор. Потом подключился весь класс: один раз меня ударили по голове портфелем, на уроке музыки мне в спину ударили спицей, плевались, разбили губу, говорили, что от меня воняет.
Я молчала и не жаловалась. Это было ужасно: учителя не вмешивались, классная руководительница пришла в школу из Саблинской женской колонии и такие порядки поощряла. Мама ходила в школу и просила перевести меня в другой класс, но ей отказала директриса, заявив, что я не смогу учиться с приличными детьми.
В 9 классе всё закончилось: самые уроды ушли после восьмого. У меня появилась подружка в классе, с ребятами в 10 классе у меня сложились хорошие отношения.
Может, и я изменилась. В 9 классе на два года в тюрьму посадили моего отца, и мы [в семье] перестали быть жертвами. Потом он вернулся, но я и сестра могли давать отпор.
Считаю, что причинами травли в школе были домашнее насилие и как следствие — непонимание, как себя вести; мой неравнодушный характер — я часто вписывалась за сестру, за двух своих одноклассников, которых обижали; бедность; равнодушие учителей и даже поощрение насилия между учениками.
Думаю, я не пережила свое прошлое. Такие темы вызывают у меня сильный резонанс. Еще я закрыта и никогда не рассказываю о своем прошлом, поэтому всегда чувствую стену между мной и остальными. Мне мало с кем интересно, общаюсь с семьей и супругом, но ему я ничего не рассказывала ни о травле в школе, ни о домашнем насилии, а мы вместе 15 лет. Наверное, мне стыдно быть жертвой.
Аноним
— Если бы меня попросили изобразить школьные годы на листе бумаги, то получился бы «Черный квадрат» Малевича.
Травля со стороны одноклассников началась с первых же месяцев обучения. Я пришла в уже сложившийся коллектив 2 класса и так и не смогла найти в нем свое место. На протяжении десяти лет были и моменты затишья, когда меня никто не трогал, и пиковые моменты, во время которых моя школьная жизнь превращалась в маленький ад.
У меня было несколько обидных прозвищ. До 6 или 7 класса меня называли «кроликом» — из-за больших передних зубов. Я перестала улыбаться. Затем мне дали прозвище «фашист». Не знаю, почему. Одноклассники даже создали несколько групп во «ВКонтакте», где обсуждали меня.
Достаточно часто случались драки. Помню, как почти весь класс пришел на стадион, чтобы посмотреть, как меня бьют. Было больно и обидно.
В шестом классе я попала в больницу: одноклассник ударил рюкзаком по голове, и у меня случилось сотрясение мозга. Скорую мама вызвала из дома: школьный врач только дал мне ватку, чтобы кровь из носа не текла, и отправил на уроки. В 9 классе три одноклассницы избили меня во дворе дома. Всё это видела учительница из школы, которая проходила мимо, и она не помогла. Девочек от меня отгоняла женщина с грудным ребенком.
После выпуска я переехала в другой район и сейчас очень редко вижу своих одноклассников. Но если мы где-то сталкиваемся, то не здороваемся и не общаемся. У меня нет желания.
«Школы — места повышенного насилия»: социологи — о причинах атак, бесполезности охраны и о том, можно ли предотвратить нападения на учеников
paperpaper.ru
Сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета в Петербурге Кирилл Титаев и профессор департамента социологии НИУ ВШЭ Даниил Александров рассказали «Бумаге», почему повышенный контроль не защитит от подобных происшествий, можно ли предотвратить трагедию и что может спровоцировать атаки.
Аноним
— По большей мере мальчики отпускали в мой адрес обзывательства «шлюха» и «давалка». Один в 9 классе стал ни с того, ни с сего начал меня жестко буллить каждый день на протяжении двух недель: обзывал, мог ударить плечом так, что я впечаталась в стенку. Вместе с друзьями он вытирал об меня ноги, в прямом смысле этого слова.
Ему хватило двух недель, чтобы довести меня до попытки самоубийства. После мне сделали выписку из больницы: «отравилась таблетками в связи с болями в животе», а участковая по делам несовершеннолетних уговорила не писать на него заявление, потому что, якобы, он так проявлял симпатию. Школьный психолог пыталась нас свести вместе в одном кабинете.
За тот период я не получила врачебной помощи, только чуткость мамы. В больнице нам при выписке сказали, что я никуда не смогу поступить, если поеду лечиться в психиатрическую больницу Степанова-Скворцова. После того, как тот мальчик узнал о попытке самоубийства, он избегал меня. Можно сказать, убегал от меня.
Анна
— В детстве я была классическим холериком. Если кто-то дергал меня за косу или сбрасывал вещи со стола, мне казалось важным догнать обидчика и восстановить справедливость, несмотря на то, что драться я не умела и физически была слабее мальчиков из класса. Как я сейчас понимаю, надо мной издевались, чтобы спровоцировать мою «веселую» реакцию.
В младшей школе это доставляло неприятности, но не переходило грань: классный руководитель пресекала выходящие за рамки эксцессы.
Ситуация изменилась, когда мы перешли в среднюю школу. У нас достаточно долго не было нормального классного руководителя. Уровень моей популярности в классе упал ниже некуда. Все разбились на небольшие компании, я не попала ни в одну, а мальчики поняли, что есть прекрасное развлечение для перемены: сначала меня гоняли из рекреации в рекреацию, потом валили на пол, кто-то держал меня, остальные пинали. Это происходило с молчаливого согласия класса. У меня тоже была установка, что ябедничать нехорошо, и я не шла к учителям. Хотя даже тогда было понятно, что это ничего не изменит.
Любой из наших классных руководителей мог подойти к парням и сказать, что «так поступать нехорошо», но проблему было проще не замечать. А более-менее активная часть родительского состава (те, кто ездил с нами на экскурсии и выезды), скорее, вставали на сторону ребят, участвовавших в драках, потому что с их родителями они дружили.
Я несколько раз получала агрессивный втык за то, что обидела кого-то из мальчиков, понятное дело, то, что действия были оборонительные, никого не интересовало. Пиком стал инцидент, когда мальчики сбросили меня с лестничного пролета. Я отделалась синяками, и ситуация так и не вышла в публичное поле.
Позже ситуация начала постепенно смягчаться. Издевки и со стороны популярных девочек и со стороны парней не прекратились, но степень физической агрессии уменьшилась.
Второй серьезный виток буллинга начался в 8 классе. Наш не самый популярный одноклассник, чтобы набрать очков в мужском коллективе, пытался показать присутствие силы, издеваясь над кем-то, выбор традиционно пал на меня. Я не могла спокойно прожить ни одной перемены.
Он вытряхивал мой портфель, мог сорвать с шеи подвеску, схватить что-то из моих вещей, угрожая утопить в туалете. Через полгода я сорвалась и в слезах попросила маму разобраться. Тогда мне позвонила мама юноши с угрозами, потому что я «врунья» и «оклеветала» ее сына.
Всё закончилось прозаично — сменой школы. После очередного инцидента, когда меня подкараулили и побили парни, мама сказала, что я должна сменить школу. В итоге я поступила в физмат школу в центре города, где отношения сложились абсолютно по-другому: меня сразу приняли в коллектив, появились друзья.
Через много лет мне написала девочка, учившаяся с нами в средней школе. Сказала, что хочет попросить прощения за то, что они делали в школе. Я не могу сказать, что держу сейчас зло на своих одноклассников, но сил ответить однокласснице я так и не нашла.
Люся
— В школе я была агрессором. Теперь, конечно, стыжусь и даже раскаиваюсь. В начальной школе одна девочка рассказывала учителям, что делают остальные дети, нам влетало, и мы ее, конечно, не любили. Кроме того, у нее была нетипичная фамилия. Сейчас я понимаю, что польская, но тогда было просто смешно. К 5 классу мы все ею дружно брезговали: сидеть с ней за партой, общаться, списывать было не принято.
Ближе к пубертатному возрасту я тоже стала странной: медленно взрослела, и мне была не особо интересна, скажем, косметика, и я тоже ощутила холодок отверженности. Тогда я инстинктивно решила, что если укажу коллективу другую жертву, то меня не тронут.
«Миллион детей в России ежедневно идут в школу как на казнь». Психолог Людмила Петрановская — о последствиях травли и о том, как с ней бороться
paperpaper.ru
«Бумага» публикует фрагменты из лекции психолога Людмилы Петрановской для проекта «Травли.Net» благотворительного фонда «Галчонок».
И я стала делать невинные, как мне тогда казалось, вещи: делала комиксы, в которых выставляла эту девочку в нелепом, смешном, жалком, абсурдном виде. Писала сатирические стихи, целые поэмы с сюжетом, как она захватывает мир или пытается выиграть конкурс «Мисс кичка», но всё время лажает. Все смеялись, комиксы ходили по рукам, я была горда собой, конечно, и рада, что меня не трогают. Мне нравилось вставлять аллюзии на нее и ее нерукопожатость в стенгазеты, презентации, ответы с места.
Это продолжалось пару лет и прекратилось после того, как ее мама позвонила моей. Моя мама спросила меня за ужином, что за комиксы, и я больше не делала этого.
Увы, это не остановило травлю, и к 9 классу ученики уже и плевали в нее, и вещи из окна выкидывали. Из-за этого я чувствую себя ужасно, когда мне было лет 19, я даже нашла ее в mail.ru-агенте и извинилась. Она приняла извинения, но я всё равно очень виновата.
Клои
— Травить меня начали классе в третьем. Изначально несильно: у меня была пара конфликтов с мальчиками из параллельных классов. Но потом в моем классе некоторые тоже подключились. Это было в экономической школе, где все должны были быть успешными. А у меня были не очень хорошие оценки, много прогулов и нетипичный внешний вид — я была очень худой и высокой.
Из-за плохих оценок меня выгнали. Вторая школа была среднестатистическая и весьма проблемная, куда берут всех. Там начался ад. Меня буллили всей школой, я сталкивалась с психологическим и физическим насилием. У меня ежедневно была дилемма: остаться в классе до следующего урока и, возможно, ко мне подойдут мои одноклассники и начнут докапываться до меня. Или же стоит спрятаться в одном из туалетов или в каком-нибудь углу вне класса. Но пока я туда иду, есть вероятность столкнуться с другими учащимися, и до меня докопаются уже они.
Меня окружали толпой, прижимали к стене, чтобы не могла уйти. Или просто становились вокруг меня или моей парты и начинали оскорблять, задавать вопросы. Если отвечаю внятно или «по понятиям», уходили, отвесив пару легких подзатыльников или просто толкнув. Если нет, начинали сильно бить.
Происходило это, в основном, потому что школа была повернута на спорте и, по сути, там каждый был гопником. Я тогда считала себя бисексуалкой и не скрывала этого в интернете. Плюс была очень худенькой, неформалкой с крашенными волосами, любила черный цвет.
От буллинга меня спас перевод на домашнее обучение на полтора-два года. В 9 классе пришлось уйти из той школы и перевестись в еще более худшую. Если во второй были гопники, то в третьей были нацисты. Это была даже не школа, а Центр образования, где был как обычный класс, так и вечерняя школа.
Я тогда играла в музыкальной группе, была вполне себе рокершей, всё еще любила неформальный стиль, у меня была либеральная политическая позиция. Сначала [в новой школе] я максимально старалась «сойти за своего». Однако ничего не вышло, и меня опять стали буллить. Это было психологическое насилие, и я уверена, что дошло бы и до физического, если бы я опять не перевелась на домашнее обучение. В итоге я переехала в другой город.
Стрельба в российских школах: кто и как нападает на учеников и учителей и что с участниками конфликтов происходит сейчас
paperpaper.ru
«Бумага» вспоминает главные случаи скулшутинга в России последних лет и рассказывает, что известно о напавших на школы в Перми и Улан-Удэ и что происходит с агрессорами и пострадавшими сейчас.
Дарья
— Меня травили в школе с 1 по 9 класс. Как я сейчас понимаю, это было с подачи и молчаливого благословения педагогического состава: у моих родителей не было денег, они скидывались на общешкольные нужды, но не дарили учителям «дополнительные» подарки.
Пик травли пришелся на 5–8 классы, зачинщицами были две красивые девочки из обеспеченных семей. Однажды они даже принесли в школу крысиный яд, чтобы отравить меня, но кому-то проболтались, это вскрылось и потом разбиралось на собрании с родителями.
Классе в 7 у меня начала расти грудь, и с цепи сорвались не только одноклассники, но и учителя. Одноклассники дразнили, а классная руководительница вызвала маму в школу и сказала, что моя грудь отвлекает мальчиков от учебы и «с этим же надо что-то делать!».
После 9 класса у нас происходила очень унизительная процедура: каждый по одному заходил в кабинет директора, где сидел полный педсостав, и рассказывал, какие у него оценки и почему его должны взять в 10 класс. Тут же его обсуждали. Несмотря на то, что у меня не было ни одной «тройки», меня не взяли. Учителя сказали: «Подожди за дверью», потом сказали, что десятые классы набраны, и мест нет. Конечно, я могла бы пожаловаться в РОНО, но, к счастью, мы с родителями решили поменять школу.
Одна из двух травящих меня девушек сейчас широко занимается благотворительностью и даже состоит в попечительском совете одного известного фонда. Всё это дает мне понять, что у нее светлая душа и доброе сердце, а школьная травля — это продукт работы взрослых, учителей и родителей.
