Петербургская традиция — вечером 13 ноября сходить к «Буквоеду» на Восстания, к импровизированному мемориалу Тимуру Качараве. Свечи и портреты убитого 19 лет назад антифашиста приносит его мама и каждый раз новые горожане. В прошлом году мемориал разнесли ультраправые.
За нападение с ножом на 20-летнего Тимура и его друга Максима Згибая (он был ранен и выжил) осудили восемь человек, реальные сроки получили пятеро. Все они уже вышли на свободу (убийца получил УДО в 2016 году) и больше не привлекали внимания.
«Бумага» спросила у Ирины Качаравы, кого она видит на акциях памяти 19 лет, как относится к освобождению нападавших на Тимура и Максима и какой жизненный выбор мог сделать ее сын в современной России.
— Как вы обычно проводите 13 ноября?
— Накануне всегда думаю, чтобы его не было. Чтобы было 12-е и 14-е. Хотелось бы, чтоб забыла, стерла и всё. Но не получается. 13-е приходит-таки. Провожу на работе или дома. Примерно к 17–18:30 мы едем с мужем к стенке [у магазина «Буквоед»] на площади Восстания. Накануне едем еще на кладбище, конечно, обязательно ставим цветы — любимые ирисы Тимура.
Ненавидим этот день, не хотим, чтобы он был. Почему-то на кладбище ездить легко, а к стенке ездить очень тяжело. Но мы дали слово, пока живы, пока можем, будем ездить, как бы тяжело ни было.
Всегда удивляемся, что не мы одни. Каждый раз думаешь: «Ну в этот раз точно уже никто не придет». Люди приходят, удивляюсь, все молодые ребята. Спрашиваешь: «Откуда вы вообще знали? Вас еще на свете не было, когда всё случилось». 19 лет прошло. Они говорят, что слышали от мам, пап, кто-то от братьев и сестер. Вот это удивляет.
Мы этот день очень не любим, но едем к стенке, а потом стараемся снова начинать жить.
— Вы встречаете друзей Тимура? Общаетесь с ними в другие дни?
— Долгое время, лет 10 как минимум, поддерживали очень тесную связь со всеми друзьями Тимура, собирались даже. Сейчас сходит на нет, но это нормально, по-моему. Столько лет прошло, у кого-то семьи, кто-то уехал.
К стенке в основном приходят незнакомые люди или те, кто ходит годами. Например, взрослые люди из бывшего «Мемориала».
— В течение этих лет предлагалось установить памятную табличку или назвать улицу в честь Тимура. Как считаете, это еще возможно?
— Депутат Николай Рыбаков (лидер партии «Яблоко», не депутат — прим. «Бумаги») инициировал табличку, лично подходил к нам у стенки, делал запрос властям, говорил, что ждет ответа. Время прошло, ничего нет.
— А вам бы хотелось?
— Не знаю, я про это никогда не думала. Я в это не верю, никто этого не сделает никогда. А в нынешней ситуации [в стране], я думаю, что вообще такого не может быть.
Кстати, ребят призывного возраста [на акцию памяти] стало приходить с началом всех этих событий печальных меньше. На время начала мобилизации они боялись приходить. Там же всегда правоохранительные органы присутствуют, чтобы не было беспорядков.
— Когда в 2018 году одного из участников нападения, скрывавшегося 12 лет Александра Зенина, задержали, как вы на это отреагировали?
— Уже со смехом. Он всё это время жил в Песочном, за это время успел завести двоих детей, его не могли поймать. Суд — тяжелое дело было для меня, муж на него ходил. Следователь позвонил и сказал нам, что опять по-новой дело начнет раскручиваться, опять надо ходить на заседания. Сказал, что если мы подпишем бумагу о том, чтобы дело шло без нашего присутствия, то это сразу в одно заседание всё сворачивается. И мы подписали. Оказалось, просто ему надо было поставить галочку, побыстрее закрыть дело, и поэтому как такового расследования не было. Но по большому счету, это уже не имело никакого значения. Поймали его, не поймали — пусть у него всё будет хорошо, и детки его пусть растут, бога ради.
— В 2007 году вы говорили о нападавших: «Чувства мести у меня нет». C тех пор оно не появилось?
— Нет, это вообще нерациональный путь — месть.
— Они пытались с вами найти контакт, извиниться?
— После того, как я поприсутствовала на судах — какие извинения!? Я была одна без мужа, адвокат наша куда-то уехала в это время. Была я одна и семь обвиняемых, их родители, адвокаты. 21 человек меня [фигурально выражаясь] кусали, резали, убивали. Я стала ходить на суды, чтобы защитить Тимура. Такое было чувство злости у родителей фигурантов на меня, что им подвернулся тогда Тимур, из-за которого пострадали их дети.
Зенин нам в 2018 году прислал 50 тысяч рублей, как бы извинился, чтобы в суде ему поставили большой плюс [в характеристике]. Но я их не взяла, не стала получать. Я спрашивала у следователя о том, как я могу до суда донести, что их не получала. Мне сказали: «Тут была добрая воля подсудимого, он послал деньги. А взяли вы их, не взяли — это вообще уже никого не волнует». (Александра Зенина в 2018 году приговорили к полутора годам колонии общего режима за возбуждение ненависти и вражды).
— Вы работаете учителем. Наблюдаете ли, как в политическом плане себя проявляют юные ребята — есть ли сейчас радикализация взглядов или напротив аполитичность?
— Я скажу про их родителей, ведь всё идет из семьи. Родители полностью подвержены пропаганде. Есть, конечно, дети, которые высказывают свое мнение, но я в эти разговоры не вступаю в силу профессиональной этики.
Есть те, кто повторяют то, что говорят в телевизоре, их родители. Хотя были некоторые ученики, родители которых со мной одной точки зрения, и, соответственно, дети тоже по-другому думают. Я не обсуждала с ними ничего, но мне было приятно слышать, что всё-таки не все идут строем. Молодежь хоть и ругают, но они нормальные ребята, есть всякие, разные, как и мы были, как и вы. Всегда есть и плюсы, и минусы. Просто сейчас настолько сильна пропаганда, что трудно проанализировать ситуацию и иметь свое мнение.
По младшим детям скажу — если раньше они играли в полицейских и бандитов, и никто не хотел быть полицейским, все хотели быть бандитами, то сейчас играют в террористов. И почему-то террористы и с одной стороны, и с другой.
— А чем бы занимался Тимур в России в 2024 году?
— Я думаю, что он уже уехал бы до 2022 года еще. Он в Европу ездил, там у него были свои ребята. Не сказать, что по политическим причинам. Для него самое главное была музыка. Он через музыку свои взгляды выражал. Он бы по этой стезе уехал. А политика постольку-поскольку.
— Сейчас в России опаснее жить, чем в 2005-м?
— Конечно. Какое может быть сравнение? Несмотря на то, что случилось в нашей семье в 2005 году. Даже не обсуждается.
— Вы были бы рады, что он уехал, но находится в безопасности и занимается творчеством?
— Когда дети уходят, уезжают, всегда, наверное, грустно, когда куда-то уезжают. Я сама себя пытаюсь все эти годы, как советуют психологи, обмануть — он жив, но он просто уехал. Но у меня это не работает.
Приветствовала бы уезд? Думаю, что это был его выбор. Нам с отцом пришлось бы принять этот выбор. А нравится нам, не нравится, огорчаемся, мы не огорчаемся — не так важно. И кто скажет, что там он в полной безопасности? Тоже неизвестно, что бы он там делал, чем занимался. Мы просто приняли бы его выбор, как мы приняли его жизненные выбор в 2005 году.
В суде мне говорили, ставили в упрек: «Почему вы не запрещали ему всем этим заниматься?» А чем? Животных подбирать, бомжей кормить. (Тимур Качарава был веганом и кормил бездомных людей на акциях «Еда вместо бомб» — прим. «Бумаги».) Что мы должны были запретить? Просто тогда не думала, что это так опасно оказалось. Мы бы просто приняли его выбор, потому что он имеет на него право, как и право его реализовать.
Поэтому лучше пусть он прожил короткую, трагическую, но свою жизнь, чем длинную, скучную, но которую мы бы ему придумали. Конечно бы я грустила. А как не грустить?
Как пережить сложные времена? Вместе 💪
Поддержите нашу работу — а мы поможем искать решения там, где кажется, что их нет
Что еще почитать:
- Мигранты, бары, аборты, а теперь и секс-вечеринка. Новые ультраправые из «Русской общины» становятся в Петербурге всё заметнее, а их повестка расширяется.
- Как изменился облик Петербурга при Беглове? «Тучков буян» не построили, градозащита потеряла независимость, но общественных пространств стало больше.
