«Война продолжается, и я продолжаю». Как россиянин полтора года помогает украинским беженцам в Тбилиси

Руслан переехал в Тбилиси из Москвы в марте 2022 года. На второй день в Грузии он пошел в пункт сбора гуманитарной помощи для украинцев на Палиашвили, 60, который с тех пор стал волонтерской организацией Choose to help.

В интервью Paper Kartuli Руслан рассказывает о помощи многодетной семье из Украины, ночевках на пункте, подработках и продаже старых вещей на рынке в Самгори для оплаты счетов.

— До войны я работал художником-постановщиком и реквизитором на видеопродакшнах. Последнее, что я делал до 24 февраля, это клип для Slava Marlow.

Лет в 18 я волонтерил в «Гринписе», но это быстро закончилось. Потом помогал в организации, которая занималась бездомными. У них был пункт на Цветном бульваре в Москве, где бездомные могли помыться, поесть, воспользоваться интернетом. Я помогал им завести анкеты на YouDo или HeadHunter. Но такая активность — ходить в какую-то организацию — мне не очень подходила. Я сам себе организация. Наверное, когда-нибудь я исполню свою мечту и уйду в зоозащиту.

Пока я ехал в Тбилиси, думал, чем тут заняться. У меня была в Грузии подруга, она уехала за месяц до войны, я ехал к ней, спрашивал, что тут происходит. А тут было очень много мест сбора гуманитарной помощи: возле парламента собирали еду, одежду, был сбор в Radio cafe, в магазине Domino в East Point. Один из пунктов был на Палиашвили, 60 в бывшем помещении ресторана.

В первый день в Тбилиси мы пошли пройтись по городу, я встретился с друзьями — никто особо не понимал, что делать. Я решил, что не буду просто сидеть и думать, и на следующий день пошел на Палиашвили, 60.

— Тогда не было названия, это был стихийно возникший пункт сбора гуманитарки. Грузия в самые первые месяцы очень много отправила [помощи] — машины грузили каждый день. Беженцев тогда еще не было.

На пункте мне сказали, что нужна помощь с медикаментами, и потом я месяца три или четыре занимался лекарствами. Надо было их сортировать, считать, описывать, упаковывать. Мне приносили пакет с кучей шприцов, катетеров, таблеток, и нужно было всё рассортировать. Потом приезжала машина, мы ее загружали гуманитаркой, она отвозила всё на склад в Самгори. Там уже другие волонтеры формировали паллеты и грузили их в фуру, которая везла всё в Украину. Все участники этой цепи были волонтерами.

Потом машины стали ходить реже: сначала раз в неделю, потом раз в две, потом раз в месяц. Я с одной из них смог передать коробку родственникам в Чернигов. Они тогда уехали в деревню, чтобы можно было спрятаться в доме или в подвале, потому что город обстреливали. Коробка дошла. А потом машин не стало и мы начали раздавать гуманитарку, которую нам приносили, людям.

Помощь несли активно. Местная компания Telasi (электрораспределительная компания Тбилиси — прим. Paper Kartuli), помню, привезла кучу мешков крупы, банки варенья — они просто собрались коллективом и закупили. Другая компания привезла тысячу коробок детского питания. О пункте знали и местные, и приезжие.

А потом, в конце марта — начале апреля, появились беженцы. Херсон, Мариуполь. Некоторые приезжали вообще без всего. У нас тогда еще не было никакой системы раздачи помощи — мы просто спрашивали у людей, что им нужно, и выдавали. Я к тому моменту даже ночевал на Палиашвили: мы разошлись с подругой и некоторое время я жил на пункте.

— В целом, эмоциональное состояние тогда было шоковое. Я для себя описывал это так: рядом с тобой что-то взорвалась, а потом есть как бы свист — и он не прекращается. Я долго не мог понять, что это [война] реально произошла. До сих пор думаешь, что это даже не сюрреализм, это постсюрреализм, как будто ты умер и видишь последний сон разума.

Я сам обычно ни о чем не спрашиваю [беженцев]. Никому в душу не лезу. Если люди начинают рассказывать, слушаю. Были единичные случаи, когда люди приходили на пункт и не знали, что тут волонерят по большей части россияне. Хотя есть и беларусы, и украинцы, и англичане, и картвелы, но больше всего до сих пор остается россиян. Одна женщина, когда об этом узнала, развернулась и ушла. Другая сказала, что у россиян из рук ничего брать не будет. Больше я о таких случаях не слышал.

В мае мы начали собирать пожертвования. Примерно тогда же появились соцсети и сбор донатов через интернет. Начали привлекать волонтеров, которые могли бы сделать сайт.

Я начал потихоньку отходить от медикаментов. Я вообще хозяйственный. За всё время я штук 50 мест работы поменял, профессий 10–15 сменил. Много чего умею. А тут постоянно что-то движется, постоянно надо что-то перемещать: навести порядок, разгрузить машину, сходить на рынок, помочь со стиркой. В какой-то момент оказалось, что всем нужно стирать.

Помню, к нам пришла очень веселая женщина, но история с ней приключилась невеселая. Они приехала, по-моему, из Херсона, и ей местные посоветовали податься на беженство, она всё сделала, и ей назначили пособие 45 лари.

Многие украинцы тогда жили бесплатно в отелях, их бесплатно принимали в больницах, были кафе, где они могли бесплатно поесть. Постепенно всё это перестало работать. В отелях людям сначала разрешали стирать, потом перестали, а стирка стоит примерно 20 лари. И вот на пособие можно два раза постирать вещи. Мы купили стиральную машинку на пункт.

Я тогда почти всё время проводил на Палиашвили, 60. Только этим и занимался. Мне особо ничего не нужно. На пункте можно есть, волонтеры здесь готовят себе еду.

Я могу легко питаться с помойки. Частично так и происходит. Найти в Тбилиси овощи, к примеру, не проблема: с Дезертирки в 18:00 можно целую тачку увезти, там всё валяется никому ненужное.

Иногда бывают подработки. Другой источник моих средств — я хожу по помойкам, обычно в выходные, так как в выходные люди чаще избавляются от ненужного, собираю барахло и продаю его в Самгори на барахолке. Однажды за четыре часа получилось выручить 150 лари. Пробовал пару раз [торговать] на Сухом мосту, но там мне не нравится. Я и в Москве этим промышлял, когда работы не было.

Было выгорание. Два раза. Первое было жесткое, у меня просто кончились силы. Пункт тогда переезжал, мы искали новое место, у меня погибла подруга. Бывало, я приходил на пункт и сразу засыпал. Выходил на улицу — было нормально.

Оказалось, нужно было переключиться. Я тогда как раз начал работать, мы сняли с друзьями этаж дома. Месяц я особо не ходил на пункт и помогал лично. У нас почти у каждого есть кто-то, кому мы решили так помогать. В Рустави, например, живет женщина с тремя детьми из Украины, она работает и не может сюда приезжать за помощью, ей ее нужно передавать. У нее два высших образования, сейчас она работает уборщицей. Недавно ездила домой, вернулась.

Помощь и сборы идут волнообразно: что-то происходит в Украине — активизируются донаты. Огромная часть работы и то, что этот пункт продолжает работать, — это люди, которые занимаются пиаром. Есть волонтер Никита, он познакомился с владельцем клуба Elektrowerk и договорился, что мы будем рассказывать о Choose to help на концертах и собирать деньги, если артисты не против. Помню, собирали на концерте Луны.

Сейчас я хожу на пункт сильно меньше. Обычно волонтеры не ходят каждый день, выходят посменно. У нас есть расписание, меня в нем нет, но на мне есть задачи. Сейчас вот надо стеллаж продлить в подвале, зимние вещи разобрать, потом оказывается, что что-то не работает, я иду чинить. Я постоянно на связи и читаю чат, в свободное время стараюсь приходить и стыжу себя, если не могу дойти. Но к концу месяца я всегда работаю — надо оплачивать счета. У меня есть собака, она сейчас болеет, почему-то никак не выздоровеет: ей тоже нужно покупать еду, лекарства, возить к ветеринару.

Но война продолжается, и я продолжаю. Почему прекращать? Это не надоевшая работа, на которую ты ходишь заработать денег. Это наш выбор, наша ответственность за всё то горе, которое принесла в Украину наша страна. Наши добровольные репарации, если хотите.

— Когда я уезжал в Тбилиси, то оставил собаку родителям. Соврал, что поехал работать на две недели. Я думал, посмотрю, что тут и как, и очень переживал, что старенькие родители и бабушка останутся в пиздеце.

Бабушка у меня очень крутая. Когда к власти пришли КГБ-шники в лице Путина, она выкинула телевизор и активно ходила на многие митинги. И даже однажды сказала моим родителям, что они ей никто, потому что они проголосовали за Жириновского. С 24 февраля по настоящий момент она перенесла четыре инфаркта.

В какой-то момент я признался родителям, что тут не работаю, волонтерю на пункте и не приеду обратно. Они сказали, забирай свою собаку. Сейчас мы на тему войны не разговариваем.

— Я теперь охуенно пакую коробки. За минуту, наверное, могу запаковать. Очень много узнал о том, как строятся НКО, и наше самое крутое, у нас горизонталь пока работает: более опытные учат менее опытных, мы приходим, когда есть время, часть людей вообще работают удаленно, но на них многое держится. Я теперь думаю, что в руководстве не может быть эгоистов: если человек эгоист, ему нельзя давать власть — у нас президент эгоист.