На просветительском фестивале «Кампус», который провела «Бумага», эстонский литератор П.И. Филимонов выступил с лекцией о самоцензуре в современной литературе.
Можно ли в литературном произведении употреблять мат, рассказывать истории педофилов и откровенно писать об алкоголе и наркотиках и как написать о своих знакомых, чтобы они не обиделись? «Бумага» публикует выдержки из выступления П.И. Филимонова о том, что заставляет писателей самих ограничивать свободу творчества.
Почему мат — самый простой способ добиться успеха в литературе
Возьму на себя смелость сказать, что в Эстонии нет цензуры — ни политической, ни любой другой. Тем не менее писатели, и я в том числе, всё равно не пишут обо всем, о чем бы на самом деле хотелось. И не пишут так, как им бы на самом деле хотелось. Я считаю, что причиной тому является самоцензура. Она ни вредная, ни полезная. Просто нужно принять ее как факт: она есть.
Самоцензура — это какое-то внутреннее чувство, не дающее автору писать ровно то, что хочется, ровно так, как хочется. Или задерживает руку над клавиатурой, засылает в голову какие-то непонятные мысли: «А может, не надо так? А может быть, тут смягчить где-то что-то?». Короче говоря, это любое произвольно самообразующееся в организме ограничение свободно вьющейся мысли. Есть четыре темы, которые для меня представляют эту самую самоцензуру или ее элементы.
Свой путь в литературе я начинал со стихов, и в какой-то момент у меня было несколько стихотворений, обильно разбавленных ненормативной лексикой. На одном из первых моих публичных выступлений с чтением собственных стихов всё было очень академично: университет, старушки с голубыми волосами среди публики. Я был молодой, дерзкий, хотелось плюнуть в лицо общественному вкусу. Прочитал несколько таких [матерных] стихотворений. Поскольку аудитория в большинстве своем тоже была молодая, я имел огромный успех на первых порах.
Что получилось потом? Всем особенно запомнилось одно стихотворение (я не буду его цитировать), так скажем, о физической любви. И на нескольких последующих выступлениях меня просили его прочитать. Я какое-то время это делал, а дальше произошла история, которая случается с рок-звездами, когда у них появляется хит: мне в какой-то момент надоело. Я понял, что это очень легкий и дешевый способ добиться успеха: написать матерные стихотворения. Но ты получаешь определенный имидж у публики, этот имидж к тебе прилипает, и потом его ничем не отстираешь. Тебе 70, ты ходишь с палочкой, но все по-прежнему ждут от тебя матерных стихов.
В какой-то момент я сознательно решил, что не буду так делать. [Матерные слова] периодически всё равно появляются в тексте, потому что, на мой взгляд, это яркая часть русского языка. Но публично стихи с матерными словами я читать больше не стал. Это было первое проявление самоцензуры в моей жизни.
В моих разговорах с самим собой я абсолютно не стесняюсь в выборе выражений. И разговариваю не так, как разговариваю с вами. Что мешает мне излагать свои мысли, ощущения или мысли своих героев на бумаге так, как я это делаю сейчас? Это та самая самоцензура, которая как будто толкает меня под руку и говорит: «Вот это выражение: во-первых, его знают только самые близкие люди, в круге которых оно бытует; во-вторых, ну не надо, ну давай, смягчи чуть-чуть».
Выход, к которому я пришел в этой связи: разрешаю своим персонажам материться, но в авторской речи это не использую. Люди так говорят, никуда от этого не деться.
Почему не нужно писать всю правду об алкоголе и наркотиках
Насколько я знаю, все писатели, как недавно очень элегантно в интервью Дудю выразился Михаил Ефремов, подбухивают. Есть один, который не пьет, но он сидит на антидепрессантах. Некоторые не только выпивают, но и употребляют что покрепче.
Я пишу про наши жизни, про современность. Это бытописательство. Соответственно, если я занимаюсь бытописательством, то люди в этих произведениях должны делать то, что люди делают вокруг меня, что делаю я сам, что делают мои друзья. Но насколько? Если писать всю правду жизни, то получится Чарльз Буковски: персонажи будут не просыхать. Это второй момент, который сдерживает самоцензура.
Так или иначе всё равно в большинстве моих произведений присутствуют какие-то напоминания о выпивке и наркотиках, но я стараюсь не педалировать эту тему. Не потому, что боюсь это пропагандировать моим читателям. Я знаю, что читатели — а это в основном эстонские студенты — знают эту жизнь без меня. Но я считаю необходимым эту тему сдерживать. Плюс, мне кажется, гораздо прикольнее рассказать об этом завуалировано. То есть не писать напрямую, что Леха или Миха напились и потом Миха упал со скалы и сломал себе руку. А рассказать это так, чтобы слово «набухались» вообще не присутствовало, но вычитывалось из таких ироничных намеков.
Можно ли в литературном произведении рассказывать о педофилии
Третья тема, где самоцензура влияет на меня и на других авторов, — связана с сексом. В прошлом году у нас был довольно громкий скандал [по этому поводу]. Есть такой эстонский писатель Каур Кендер. Пару лет назад он выложил в своем блоге рассказ под названием Untitled 12. Это было изложение истории педофила от первого лица. Причем не просто педофила, а педофила-убийцы.
Написано очень противно, со всеми подробностями, ничего не ретушируя и не смущаясь. Всё как есть достаточно сухим языком, сухими словами. Рассказ какое-то время висел, а потом вдруг его кто-то заметил, и в конечном итоге на Каура Кендера подали в суд за пропаганду детской порнографии. Суд был довольно шумный. Автор тоже в долгу не остался, публиковал всевозможные мнения, статьи, эссе и опровержения в своем блоге.
Притом что Каура Кендера коллеги-писатели не очень любят, писательская тусовка Эстонии за него вступилась, потому что, по факту, это художественное произведение. Я [этот рассказ] прочитал из любопытства, и он прежде всего противный. Его реально очень противно читать. Физически. Не то чтобы тошнит, но хочется закрыть и не читать больше.
Почему Кендер изложил это всё на бумаге? Потому что он внутренне свободнее, чем большинство из нас? Потому что он на самом деле так думал и изложил свои скрытые желания в литературной форме? Бог его знает, но в любом случае, наверное, у 99 % пишущих людей в момент придумывания подобного текста включилась бы самоцензура, и они дальше этого придумывания не пошли. А Кендер взял и изложил. Видимо, у людей есть разные уровни внутренней самоцензуры. У кого-то она выше, у кого-то ниже.
Как написать о своих знакомых и при этом никого не обидеть
Как я уже говорил, сам пишу про современность, про то, что меня окружает. Стараюсь писать про то, что хорошо знаю, а хорошо знаю я свою жизнь и людей вокруг меня. Периодически, особенно когда мне заказывают какой-то рассказ, есть дедлайн и нужно работать довольно быстро, проще всего взять какой-нибудь реальный случай из жизни и описать его, утрируя и переиначивая. Такая история произошла со мной.
У меня есть одна знакомая, над которой мы с моими друзьями, мягко говоря, потешаемся. Она постоянный объект шуток. Это большая хамоватая женщина, которая ведет себя как барыня, очень по-хамски общается с обслуживающим персоналом и прочее. Много историй про нее можно рассказывать. Мы всё время над ней смеемся, она не обижается, но точно догадывается, что имеет такую репутацию в наших кругах. Мне заказали рассказ, и я решил написать про эту свою знакомую: поставить ее в ситуацию, которой не было, и попытаться представить, что бы она в этой ситуации делала.
Написав этот рассказ, я где-то в твиттере заявил, что написал про Лерочку рассказ, будет там-то и там-то. Думал, что мои друзья этому обрадуются, поставят мне лайки, но какая-то часть из них возмутилась. Одна знакомая написала мне в качестве комментария, что легче всего писать про людей гадости на языке, которого они не знают (рассказ вышел на эстонском). Это, в общем, действительно так, но Лерочка абсолютно владеет и русским, и эстонским.
Главная претензия, которая мне предъявлялась: почему этот текст я не показал ей. С одной стороны, а почему вдруг я должен это делать? Не могу сказать, что очень дорожу ее мнением о своем творчестве и о себе; не могу ее назвать своей подругой, даже знакомой. Это человек, который присутствует в одном со мной кругу общения и иногда очень шумно выражает свое мнение. Но в связи с этой историей я задумался. А что если я захочу написать не про нее, а про какого-то человека, который мне ближе, про членов своей семьи? Как правило, я человек довольно злой и не очень люблю людей. Соответственно, мои персонажи, в том числе я сам, как правило, не бывают выставлены в комплиментарном свете. Важно решить, где грань. Что важнее: сохранить хорошие отношения с человеком или высказаться и написать так, как ты хочешь, и о том, о чем ты хочешь? Что важнее: правда или социум? Не могу ответить для себя на этот вопрос.
Я считаю себя человеком довольно свободным, но, видимо, есть вещи, которые накладывают некое ограничение на эту свободу. Когда я пишу о людях, которые реально существуют, и о тех происшествиях, которые были с этими людьми, понятно, что в моих текстах эти люди немного утрированно показаны, но они узнаваемы. Происшествия переосмысливаются, становятся более фантастическими или не такими реальными, какими были на самом деле, куда-то они заходят дальше, заворачиваются глубже. Это тот уровень самоцензуры, который страшно влияет на меня лично.
Подводя некий такой итог, можно сказать, что каждый должен ответить для себя сам, что ему важнее: возможные последствия, получение по щам от бывшего друга или выражение того, что он хочет выразить. Способность рассказать какую-то историю — смешную, нелепую, грустную или трагическую — так, как он считает нужным.
Партнеры фестиваля «Кампус»: Новая сцена Александринского театра, Представительство Европейского Союза в России и вузы Петербурга
