Знаменитые рэп-баттлы Versus начали проводить в Петербурге в 2013 году
В сентябре 2013 года петербуржец Александр Ресторатор Тимарцев запустил проект Versus. Вместо читки под музыку или фристайла, как это происходит в традиционных баттлах, участники приходили с домашними заготовками с заранее продуманной драматургией. Поединок в три раунда проходит в баре. Судьи — известные рэперы, диджеи, блогеры и журналисты — оценивают участников и присуждают одному из них победу. Через некоторое время результат выкладывают на YouTube — как ни странно, до этого обычно никто из гостей баттла не публикует результаты.
Сейчас, спустя четыре года, у канала Versus более 3 миллионов подписчиков. У самых популярных баттлов — за 30 миллионов просмотров, за их итогами следят крупнейшие СМИ: результат поединка ST и Оксимирона почти сразу появился на Lifenews, а баттла Оксимирона и Гнойного — на «Медузе». Их обсуждают за пределами рэп-сообщества и копируют политики. Иван Ургант и Сергей Шнуров снимали на площадке Versus пародийный поединок, а на передачу к Урганту ходил сам Тимарцев.
Для некоторых артистов Versus стал стартовой площадкой — например, петербуржец Гарри Топор после баттла стал активно гастролировать по России. При этом участие в Versus популярных за пределами баттл-тусовки рэперов многие сочли провальным. Например, выступление Noize MC: как выяснилось впоследствии, оно не удалось из-за проблем музыканта дома.
Помимо основных поединков существует лига новичков Fresh Blood, в которой участвуют начинающие и малоизвестные рэп- и хип-хоп-исполнители. Именно оттуда — знаменитый раунд москвича Rickey F про рак мозга у оппонента (тот был на самом деле здоров).
Баттлы — не только Versus — отличаются черным юмором, обилием мата, гомофобией, сексизмом, ксенофобией. Участники могут быть вдрызг пьяны, носить маски и поливать зал пивом, баттлить против невидимых оппонентов, плевать друг другу в лицо, бесконечно шутить про условных мам и пассий противников.
Замечать Versus стали после поединка Оксимирона с рижским рэпером Джоннибоем. Тот к настоящему моменту набрал 37 миллионов просмотров. Победу Мирона Федорова обсуждали за пределами России, а вызов Оксимирону прислал Dizaster — звезда американской лиги King of the Dot. Пока неизвестно, когда состоится их баттл (баттл прошел в Лос-Анджелесе в ночь с 15 на 16 октября 2017 года, победителя в нем не выявляли — прим. «Бумаги»).
Другой самый ожидаемый баттл — поединок Оксимирона с Гнойным (он же Слава КПСС, он же Соня Мармеладова), успешным участником местного баттл-проекта #SLOVOSPB, — состоялся вчера, 6 августа. Как и в случае с баттлом Оксимирона и ST, информация о результатах стала появляться сразу после окончания поединка. Официально победитель еще не объявлен, но о первом проигрыше Оксимирона написала «Медуза», сославшись на свои источники, которые присутствовали на версусе.
Проект Slovo появился в Краснодаре, его филиалы быстро открылись по всей России. Петербургский — в 2014 году. Изначально там делали ставку не на знаменитых рэперов, а на тех, кто хорошо умеет выступать в баттлах. Именно оттуда вышли Гнойный, финалист Versus Fresh Blood Букер Д. Фред и Ден Чейни, который и сам участвовал в поединках и заправлял петербургским Slovo. В 2016 году из-за конфликта филиал отделился от проекта и переименовался в #SLOVOSPB.
Формат #SLOVOSPB похож на Versus. Поединки происходят в клубе Mod. Там же были баттлы между двумя проектами. При этом в #SLOVOSPB активно участвуют девушки: одна из них, Юлия Kiwi, заняла третье место по итогам одного из сезонов. В Versus же девушка была только одна и один раз — поэтесса Марина Кацуба.
Участники баттлов сталкивались и с политикой, и цензурой. В 2016 году в видео поединка Эрнесто Заткнитесь и Гнойного запикали упоминания Кадырова, патриарха Кирилла и украинцев. В 2017 году Гнойному же посыпались угрозы от жителей Чечни, которые раскопали его старое выступление, где он читал о готовности заняться сексом с девушками разных национальностей. Гнойный извинился.
Главное место, связанное с баттлами в Петербурге, — бар «1703». Оксимирон, по его словам, ходит туда с 2012 года. Versus здесь проходил с самого начала — практически постоянно. Около входа в бар, даже когда он закрыт, всегда стоят школьники или студенты, которые ждут появления Ресторатора или Оксимирона, пишут на стене названия своих аккаунтов в инстаграме. Родители водят во двор Лиговского, 50 своих детей, чтобы те сфотографировали вход в «1703».
Один из основателей бара — Алексей Москвин, до сих пор он не давал ни одного интервью. «Бумага» поговорила с Москвиным о том, как возник бар с рэп-баттлами, чем ему мешают школьники и почему известные участники поединков Versus больше не могут зайти в «1703» «попить пивка».
Совладелец бара «1703», где проводят Versus, Алексей Москвин — о фанатах рэпа, Оксимироне и оскорблениях на баттлах
— Для нас открытие бара было авантюризмом. Я с 14 лет работал в продажах, потом случайно через знакомых устроился барменом, мне понравилось. Познакомился с ребятами, и когда мы уволились, решили: почему бы не открыть бар. Все говорили, что цифры адские, много миллионов. Я говорю: «Это глупость». Я ведь считаю всегда, я торгаш. У нас денег ни фига не было. И только у одного из нас девушка могла взять кредит небольшой — 300 тысяч рублей, что-то вроде этого. И мы решили попробовать.
Изначально здесь был магазин посуды. Всё было в белом гипроке с офисными потолками. Когда открывались, всё было совершенно другое [по сравнению с тем, что есть сейчас].
Мы ориентировались на формат [ныне закрытого] «Циника», который на Антоненко. Года три я там протусил. Забавно, как мир перевернулся: дядя Вова (владелец «Циника» — прим. «Бумаги») теперь наш приятель. Он мне звонит, спрашивает, когда баттл, сын у него любит это. А мне прям приятно.
Когда мы открывали, был такой трэш-дэнс. Потом всё это деформировалось. Я не могу сказать, хорошо это было или плохо, но я хотел другой бар. Отпечаток Versus не то что ощутим — он знаковый. Но я считаюсь с этим. У меня уже нет постоянников, при которых мы открывались. Мы ориентируемся на, грубо говоря, ******** (малолетних проныр — прим. «Бумаги»).
— А чего они хотят от бара?
— Их два вида. Первые уже совершеннолетние, и у них есть деньги, не мажоры, конечно. У нас демократичный ценник. Эти люди остаются постоянниками.
Для второй группы «1703» — это какая-то Мекка. Пока сидишь тут, раз в десять минут люди будут туда-сюда ходить. Ресторатор и ребята тут часто бывают, люди от этого просто взрываются.
— Почему это их так заводит?
— Кто-то из моих друзей сказал очень четкую фразу: «Мы не умели фанатеть». Мы такое пуганое поколение. Ты же лещей получал за широкие или узкие штаны во дворе, обосновывал, когда и чего Кинчев там, в каком году.
Пуганые мы были, и фанатизм наш был такой петербургский богемный. Вот я, например, безумно люблю «Кирпичи». У меня вот такая пачка билетов, и каждый — с автографом. Я даже бухал с ними в баре. Но у меня не было такого, чтобы сфотографироваться, потрогать: мол, боже, ты Вася Васин!
— Эти школьники вам мешают?
— Да. Из-за них очень сильно изменился контингент. Стало сложно: паспорта проверяем у всех. Вместо паспортов несут какие-то подделки. А мы знаем, как это работает, и думаем: «Ребята, ***** (черт побери — прим. «Бумаги»), вы даже подделать нормально не можете!».
18-летние отморожены по-своему, это меня немножко очаровывает, хочется иногда быть таким, как они. Это непуганое бесстрашное поколение, они видят Ресторатора и кричат: «Привет, Саня!». Их трудно воспитать. Может, это старческая ***** (чушь — прим. «Бумаги»). Им сложно объяснить: «Киньте хабарик в урну». Они лезут в драку, понимая, что заведомо проиграют.
— Много драк было?
— Ну как драк — получение один раз по морде. Стоит охрана, они начинают бычить на него «синие». На охранника, который старше меня. Зачем, я не понимаю.
— Не напрягает, что образ бара подменяется образом того, что происходит в нем?
— Нет. На эго немножко влияет. Ты иногда сидишь и думаешь: чего ты добился. У меня друзья говорят: «Леха, ты красавчик». Какой красавчик? Просто так сложилось. А они говорят, я молодец, что сделал так, что они здесь остались.
У нас есть своя атмосфера, мы ее поддерживаем. Изначально она ******* (превосходно — прим. «Бумаги») сыграла. У Оксимирона были друзья Ян и Саша. У них была идея проекта, они искали помещение. Я согласился. Изначально это было прикольно, смешно. Никто всерьез это не воспринимал до 2015 года примерно.
— Бум начался после баттла Оксимирона и Джонибоя?
— Да. Примерно два года назад. Теперь это ****** (трындец — прим. «Бумаги»), новость номер один. Люди могут не знать, кто такой Pharaoh, им может быть ***** (наплевать — прим. «Бумаги») на Дрейка, но они знают про Versus. Он ведь даже на Первом канале. Это вообще ****** (трындец — прим. «Бумаги»). Никто не ожидал, что так пойдет. Недавно приезжали Ургант со Шнуром, я был в **** (шоке — прим. «Бумаги»).
По поводу новых посетителей. Да, они попортили. Раньше Мирон или Порчи (битмейкер Оксимирона — прим. «Бумаги») могли приехать. А теперь Мирон не придет больше никогда в бар попить пивка.
— Потому что сразу окружит толпа поклонников?
— Да. Думаю, ему вообще трудно сейчас выходить на улицу. Мы с ним познакомились в 2013 году. Тогда был другой уровень хайпа. Сейчас он хип-хоп-исполнитель номер один в России — мое личное мнение.
— А это правда, что он в первый раз тут драку устроил?
— Почти так. Они порамсили с ребятами. Подробностей не скажу. Я вот задумался, заглянул в анналы истории и понял, что Оксимирон появился тут только потому, что в тот день был закрыт соседний Friends Only. Они были втроем, хотели пойти туда. А мы были совершенно случайно открыты в будний день. Работали тогда мы в основном по выходным, а в остальное время просто зависали. Ко мне тогда подходят, говорят: «Это Оксимирон». А я даже не знал, кто это такой. Не интересовался тогда рэпом. У меня из рэпа в плеере были только Гуф, Баста и Эминем. Русский хип-хоп я тогда вообще не понимал.
— Сейчас слушаешь?
— Да. Например, ATL. Он ******** (отличный — прим. «Бумаги»). Мне интересно с ним пообщаться. Он крут.
— А Скриптонит?
— Нет. Первый альбом — хорошо, атмосферно. Второй — очень плохо, как по мне. Но я в рэпе такой ценитель, что меня спрашивать — только ради интереса и провокации.
— Какой из баттлов более всего зашел?
— Да дофига всего. Круче всего баттлы идут у ноунеймов, у молодежи, андеграунда. Они делают круче, чем основа.
— Какой из них больше всего понравился?
— Не могу сказать. У меня мнение менялось много раз. Круто было, когда Rickey F читал про рак. Это смешно и грязно одновременно с точки зрения шоу.
Нынешний сезон Fresh Blood вообще золотой. Я на финале реально радовался. Мы тут орали. Были такие споры.
— Тебя самого грязь в баттлах никогда не беспокоила?
— Нет. Я не понимаю людей [которых она беспокоит]. Вот Ди Маста — ничего личного — говорит: «За такие слова я бью в **** (лицо — прим. «Бумаги»)». Камон, ты в рэп зашел. Ведь изначально что такое рэп? Они сперва ******* (активно рассказывали — прим. «Бумаги») про свою жизнь, потом восхваляли себя, потом стали говнить других людей. И ты врываешься в хип-хоп-баттл и переживаешь о мамке, пусть даже не абстрактной?! Это слова. Я сам *** (отчитываю — прим. «Бумаги») за слова в личном общении, ненавижу хамство. Но ты же идешь на баттл.
— Что было здесь до баттлов?
— Тут был крутой движ. Тусовались люди от 23–25 лет с деньгами, которые сами зарабатывают на жизнь и умеют тратить.
— Зачем они сюда приходили?
— Было круто, по-домашнему. Здесь, например, были девочки, менеджеры крупной компании — они танцевали на стойке. Без грязи, просто отрывались. Мы не запрещали ничего. Сейчас купили столики с железными ножками, а раньше закупали по десять икеевских столов в месяц. Просто чтобы их ломали. Это же икеевский столик журнальный за 349 рублей. Сейчас мы переросли этот момент.
Тогда у нас был почти сквот. Был добрый трэш, но при этом не ********* (публичный дом — прим. «Бумаги»).
— Откуда о вас узнавали?
— Сарафанное радио. Сегодня первый раз, когда мы оказываемся в каком-то издании по нашей воле.
— Сколько вы вложили в открытие бара?
— Скажем так, мало. В 2012 году аренда стоила около 80 тысяч в месяц. Мы вначале отдали за два месяца. Ремонт делали своими руками. Туалет уже был: остался от магазина. Ковры мы на «Авито» за 5 тысяч рублей купили, причем это «Веллингтон», которые обычно по 2 тысячи за квадратный метр продаются.
Мебель вывозили из какого-то то ли института, то ли театра такого советского. Там человек, который продавал, говорил: «Давайте по-быстрому за 3 тысячи». Такой трэш был. На «Авито» диваны иногда люди отдают бесплатно.
Самое дорогое — аренда «Газели» за 3 тысячи в сутки.
— Сколько времени вы делали бар?
— Три недели.
— Почему Лиговский, 50?
— Аренда дешевая. Поначалу я собирался одеждой заниматься, вышивать на кепках: тогда никто этого не делал. Мог бы сейчас сорвать большой куш.
— А почему в итоге сделали бар?
— Просто авантюра. У меня в списке дел жизни «свой бар» был на последнем месте. А мы бухали, был спор. Мне говорили, что нельзя открыть, что невозможно, что аренда дорогая. И однажды вечером домой пришел, открыл инет и вбил «аренда помещения». Думская и Рубинштейна — дорого, Казанская была ***** (нафиг — прим. «Бумаги») никому не нужна, а на Лиговском тогда был бар Duche Шнура, McLaren на месте «Пойзона» и еще что-то. И тут мы нашли два места. Пришли сюда, смотрим — магазин посуды. Всё за копейки отремонтировали. Мы брали кредит и выплачивали его.
— И сейчас вы в плюсе?
— Конечно, в плюсе. Санек Ресторатор ржал, говорил, мол, «Гинза» нас ненавидит. Потому что вбиваешь в «Яндексе» «бар» — и появляется «1703». Мы не вкладывались в рекламу.
Есть еще заблуждение, что мы тут много зарабатываем, что куча народу. Но надо понимать, что многим из тех, кто сюда приходит, еще даже 18 лет нет. И денег у них нет. Деньги мы не стали зарабатывать. Да, сделали ремонт, сделали более цивилизованно.
— Расширяться будете?
— Да не хотим мы расширяться. Нам так нравится. Мне Ресторатор говорит: мол, нужно расширяться, чтобы было больше народу. Проще второй бар открыть.
Я еще думал, почему так всё хорошо пошло. У нас название было хорошее.
— Как оно появилось?
— Просто придумал. Я сперва хотел сделать кепки с такой же надписью и тем же шрифтом. Раскрою, кстати, секрет: это «Лобстер», самый заезженный шрифт. Тогда он только появился, а сейчас всех от него тошнит.
Есть, кстати, кафе «1703 год» на Петроградской. Давно хочу съездить извиниться. Представляю, как к ним ******** (болваны — прим. «Бумаги») эти приходят, спрашивают: «Где Versus?».
— За что человека могут выгнать из бара или занести в черный список?
— Туда легко попасть. За неадекватное поведение, хамство, само собой разумеется. На самом деле, из-за всего, из-за чего ты бы поссорился со своими друзьями.
— Сколько человек проработали здесь с открытия?
— Я и Стас. Сперва мы работали вчетвером, потом была жесткая ссора и мы пополовинились. Двое ушли, мы остались вдвоем. Текучки у нас нет. Люди у нас — это эпоха. Была, например, девочка Саша на баре, работала долго. У нас не просто работа, у нас семья. Люди выполняют работу, но не работают. Мы никого не дрочим, ко мне не обращаются по имени-отчеству.
— С органами были проблемы?
— Была плановая ***** (фигня — прим. «Бумаги»), которая везде проводится.
— Журналисты сейчас часто донимают просьбами об интервью?
— Да. Я адекватно понимаю, что журналистам нужен не я и не «1703». Но я также и понимаю, что сам никогда бы не довел бар до такого успеха. Это хороший плацдарм для осуществления наших каких-то желаний. Стас открыл студию «1703 Records». Я снова шмотками занимаюсь. Замутил мегауспешную «Родину поэтов». Это хороший дизайн, вовремя надетый на правильного человека.
— Что будет записываться на студии?
— Хип-хоп. Стас же единственный из нашей тусовки, кто хип-хопом давно занимался, выступал на сцене, у него была группа «Семья эпатажа». При этом Стас очень олдскульный. Весь этот фрэш ему не нравится. Он вообще сперва хотел не бар, а студию, и мы его переубедили.
— Кто придумал идею с одеждой?
— Я. Давно хотел заниматься. Пронес идею в голове через пять лет своей жизни.
— Ты сказал «вовремя надетый на правильного человека». На кого?
— Мирон. Ему просто понравилась футболка. Он в ней выступал в 2015 году. Мне было приятно. Ведь это не спонсорские соглашения какие-то.
Я хочу отойти уже от этого принта «Родина поэтов». ******* (достало — прим. «Бумаги»). Мы сделали много всяких шмоток. Например, «Защищай Петербург» по образу Defend Paris. Она хорошо зашла в Петербурге. А остальное — нет. Им «Родина поэтов» нужна, потому что Мирон надел. Потом он надел шмотку с «1703» и люди стали говорить: «Давайте ее».
— А татуировки «1703» стали делать после его баттла с Джоннибоем?
— Это вообще ****** (трындец — прим. «Бумаги») и дичь. Столько народу делали, ты просто не представляешь. Чтобы ты понимал: эта татуировка появилась первой у меня, я ее сделал в 28 лет. Это моя первая, потом я стал другие ******* (делать — прим. «Бумаги»). Потом Мирон сделал такую же по своим убеждениям.
— И понеслось?
— Да. Но это ладно, когда Мирона копируют, хоть это мне всё равно непонятно. Как можно делать такую же татуировку, это же личное. Но люди копировали меня, а для меня это очень жестко, это семейная личная ***** (фигня — прим. «Бумаги»). Я от многого абстрагировался: от просьб сфотографироваться, от надписей на стенах. Но когда татуировку увидел у чувака, очень заагрился.
— Что тебя заставит закрыть бар?
— Ничего. Пусть хоть всю жизнь работает. Если закроется здесь, откроем в другом месте. Хуже мы стать не можем. У нас отношение человеческое. Зачем закрываться? Даже если я устану, то свою часть подарю Сереже, брату, скажу: «Я на Шри-Ланку, занимайся баром». И он будет им заниматься.
Первые популярные рэп-музыканты появились в Петербурге в нулевых
Смоки Мо, Krec, Ассаи — в Петербурге первые заметные рэп-исполнители появились в начале нулевых. Альбом Смоки Мо «Кара-Тэ» показал, что рэп на русском может быть сложным и концептуальным. Трек Krec «Нежность» из фильма «Питер FM» в 2006 году показал, что рэп на русском бывает изобретательным и лиричным.
В Петербурге же родился рэп, мало похожий на популярных тогда Тимати, «Касту» и Centr. Например, группа 2H Company и ранние записи «СБПЧ». Вместо проблемных текстов под медленный бит — быстроходный речитатив со слегка абсурдистскими историями под электронику. Их рэп был лишен позы, протеста и приземленности, присущих классическому хип-хопу.
Именно с 2H Company часто сравнивают петербуржцев «Он Юн», представителей так называемого «унылого рэпа» (к такому направлению группу причислила «Афиша», а в Москве проходил фестиваль под названием «Вечер унылого рэпа»). Туда же можно отнести «Макулатуру», «Ночных грузчиков», «эхопрокуренныхподъездов».
Максим Тесли и Владимир Седых из «Он Юн» раньше играли хардкор. За семь лет они выпустили три альбома (последний — этой весной) с треками про скуку бытия, тягости быта, латиноамериканских партизан, национальную идею и упадок культуры.
«Бумага» узнала у Владимира и Максима, почему они бросили хардкор, как перестали ходить на митинги и что думают о тех, кто «читает про телок и тачки».
Группа «Он Юн» — о хардкоре, национальной идее и петербургском рэпе
— Почему люди, которые играли хардкор, попрощались с этой культурой? Вы вот ушли в рэп.
Максим Тесли: У меня когда-то была во «ВКонтакте» такая рубрика: «Все ******** (прекрасные — прим. «Бумаги») хардкорщики рано или поздно уходят в хип-хоп». Beastie Boys начинали с хардкора и ушли в хип-хоп. Necro из блэк-металл-группы Injustice стал делать хип-хоп. Даже Джимми Джаст из Hatebreed делал фиты (от англ. feat — треки, записанные при участи другого исполнителя, — прим. «Бумаги»), где он фигачил хип-хоп.
Владимир Седых: Мы же не умеем петь.
— Ну и устали от хардкора.
В. С.: Не то чтобы устали. Просто когда мы прекратили это делать, сама сцена, к которой мы принадлежали, начала схлопываться. Это было в 2010–2011 году. Если бы мы продолжали это играть, то было бы не с кем выступать. Это было настолько не востребовано. И так при пустых залах играли: по десять человек приходили — смысла особого не было.
— Сейчас же вы не при пустых залах выступаете.
М. Т.: Слава богу. Мы очень удивились, когда начали делать «Он Юн» в 2011 году, тому, что на музыке можно заработать какие-то деньги. В маткоре такого не было: люди, наоборот, платили за съем зала. А сейчас мы сделали минус, отрепетировали за 200 рублей — и всё, ты собираешь большой зал.
Сольным «Он Юном» мы не очень много собирали. А на сборниках, когда пошла эта волна — «Вы соглашаетесь», «эхопрокуренныхподъездов», — около 1000 человек собирали в Mod.
— Вас в «Афише» объединяли с «унылым хип-хопом». Как вы к этому соседству относитесь?
В. С.: Бог им судья.
М. Т.: А нас иначе никуда не присоседить.
— Почему же. Группа 2H Company, например.
М.Т.: Это папаши, они сидят за отдельным столом.
В.С.: Нас неоднократно сравнивали. Перед каждым релизом пишут: «О, это 2H Company».
— Как появилась ваша группа?
М. Т.: Мы знакомы по всей этой маткор-сцене. Дружили. Вова мне прислал минус, через год я прислал текст — и началось.
В. С.: Минус этот у меня остался со спецпроекта журнала «Собака». Мне его запороли, но он мне понравился, и я его прислал Максиму. В общем, всё благодаря журналу «Собака» вышло.
— Кто что делает?
М. Т.: Читает тот, кто написал. А минусы — на Вове. Я всё это не умею делать.
— Параллельно, Максим, ты пишешь стихи. Так?
М. Т.: Стихами я два года назад занялся. До этого их не писал, потому что считал, что это что-то вроде дрочения в стакан (по меткому выражению Дмитрия Горчева) и что они нахер никому не нужны. Потом появился проект «Щенки», где я вымещал агрессивную ипостась. А потом появилось то, что я и в «Щенках» не мог выпускать, был тяжелый период жизни, когда много всего было и много выплескивалось. Стихи меня Ионов заставил прочитать на публике. И я офигел, что их послушать пришли 50–60 человек, а для стихов это прямо невероятно.
— Вы сами себя считаете рэперами?
В. С.: Ну а почему не рэп. Мы же ориентиры какие-то изначально выбирали из этой среды. Когда мы с Максимом однажды встретились, он включил клип Earl Sweatshirt, а я — MF DOOM. И мы начали тогда об этом задумываться. Притом что мы на них не похожи.
— Сами себя вы сравнивали с кем-то?
М. Т.: У нас мало пересечений с кем-то. Просто есть люди с таким же культурным багажом, как у нас. В детстве слушали Янку Дягилеву, потом перешли на хардкор, все читали «оранжевую серию» и так далее. Такие люди есть. Меня радует, например, Дядя Женя из Новосибирска.
— У вас в творчестве прослеживается тезис о том, что «всё просрали». Это действительно нелюбовь к тому, что получилось, или игра такая?
М. Т.: Мне кажется, что получилось бы гораздо хуже, если бы мы в натуре всё не просирали. Реальный взлет произошел в начале нулевых, когда был нормальный MTV, когда было радио «Катюша». А сейчас нет ничего.
В. С.: Теперь вместо этого есть «ВКонтакте», видеоблоги. Но их прижимают: вот блогера Соколовского внесли в список террористов. Происходят ужасные вещи.
— Ваш трек «Национальная идея» — такое критическое высказывание обществу.
М. Т.: Я в тексте выражал собственное переживание. Я сам наблюдал, как из Пушкина пытались сделать национальную идею, из Олимпиады — и не получается.
— А сами вы нашли свою национальную идею?
М. Т.: Нет, у меня нет альтернативы. Это наш недостаток: мы не даем ответов.
В. С.: Почему недостаток?
— То есть для себя вы не сформулировали ответ на вопрос: что со всем этим делать?
В. С.: Не очень понятно. Сложность в том, что пока еще не очень понятно, что вообще происходит. Я читаю политолога Екатерину Шульман, она говорит, что у нас «гибридный режим». А что делать с таким режимом, как выбираться из ситуации, не ясно. Не оценить это всё со стороны. У нас нет ощущения политической свободы, мне кажется.
М. Т.: Оно было в начале нулевых. Я помню, как «НТВ» закрывали, когда я в школу собирался.
В. С.: Это был очень короткий период, он не мог никого воспитать.
М. Т.: Но видишь, мы увидели, как может быть круто.
— А должен вообще музыкант, поэт пытаться решить, что делать?
М. Т.: Мы поэтому и решаем. Нельзя не реагировать на то, что происходит. Когда у тебя есть возможность высказаться на большую аудиторию, это и нужно делать, а не читать про тачки и телок. Pharaoh же реально думает, что он в Лос-Анджелесе.
В. С.: Это игра. Они в нее играют, а мы нет.
М. Т.: Типа они постмодернисты, они уничтожили автора, а мы его воскресили. Мы пережили постмодернизм. Мы не поем от лица вымышленного персонажа. У нас всё автобиографично. Я говорю так, как говорю на кухне, в баре.
— Вы ходили на митинги?
М. Т.: В 2011 году после выборов я ходил к Гостинке в пальто с длинными волосами и значком «Яблоко». Почему я перестал ходить? Люди, которые придумали всю эту игру, знали, что я выйду на Гостинку, буду бегать от ОМОНа, то есть я принял правила этой игры.
— А как из нее выйти?
М. Т.: Не знаю, наверное, читать про телок и тачки.
— Вы такими себя представить не можете?
М. Т.: Да сложновато уже.
— Почему вы записали кавер на «Петербургскую свадьбу» (кавер на песню Александра Башлачева появился на последнем альбоме «Он Юн» — прим. «Бумаги»)?
М. Т.: Это была моя идея. Во время работы над альбомом «Лето’91» я в какой-то момент напился дико и слушал на кухне русский рок, дошел до выступления Башлачева. Я просто слушал и понимал, насколько то же самое чувствую — вот это ощущение приближающегося ******* (кошмара — прим. «Бумаги»). Лучше я бы сказать не смог.
В. С.: Я жутко не люблю Башлачева. А Максим слушает не музыку, а тексты. Он мне прислал, зная эту мою нелюбовь, сразу текст, и тот мне очень понравился.
— Зачем вам сайд-проекты?
М. Т.: «Щенки» — это такой реальный выплеск энергии. Еще «Щенки» деньги приносят.
В. С.: Нельзя сказать, что это сайд-проекты. К этому нет несерьезного отношения. Я делаю «Горечь». На днях вышел первый альбом. Хотел раньше выпустить, но зашивался на двух работах.
М. Т.: А у меня есть «Щенки», и я нигде не работаю.
— Неужели это так много денег приносит?
М. Т.: Да, ну а там что: девочки, **** (секс — прим. «Бумаги»), веселье. Я не считаю тексты убогими. Я не предал себя там. Делаю то, что нравится. В «Он Юн» бы я не понес. В «Он Юне» это было бы нелепо. Максим в «Щенках» и Максим в «Он Юне» — разные люди. Они не пересекаются. Если бы пересеклись, то была бы драка жуткая.
— Вы бы могли себя представить в хип-хоп-баттле?
В. С.: Я бы с радостью выступил, но с импровизацией. Зашквар баттлов в том, что люди читают какую-то свою домашнюю работу.
М. Т.: Я был на Versus в качестве гостя. Лешу Никонова позвали судьей, он меня пригласил с собой. Со стороны кажется клоуничаньем. А когда ты присутствуешь там, видишь, как пот летит с людей, проникаешься.
— Против кого бы вы встали на баттле?
В. С.: Против Паши Техника, конечно. Я не очень знаком с его творчеством, но его баттл с Бролом — мне показалось, это здорово. Он своим безумным поведением победил.
— В рэпе существует петербургский стиль?
М. Т.: Мне кажется, петербургский рэпер — молодой человек в плаще и с трубкой, который что-то начитывает. У меня, кстати, был плащ и трубка.
Новые рэперы — Оксимирон, «Грибы», Pharaoh — в топе у слушателей моложе 30 лет
Новый рэп — это культура в основном для тех, кому нет 30. Поколенческий разрыв можно увидеть на примере статистики «Яндекс.Музыки»: в топе у тех, кому за 30, из рэп-артистов — только Баста. В топе у тех, кому еще нет 24, — рэперы Мот, Оксимирон, Тимати, близкий к стилю Егор Крид и песня «Патимейкер» ростовского рэпера Пики. Последняя быстро стала вирусной, а в сети появилось множество мемов на тему трека.
Помимо «Патимейкера» есть еще «Тает лед» «Грибов», «Пять минут назад» Pharaoh. На них делают пародии, а строчки оттуда живут отдельной жизнью. Впрочем, появился и свой рэп для тех, кто слушает шансон, — например, бакинский дуэт «Каспийский груз» с блатной лирикой не без черного юмора и жизненными историями.
Три петербургских кавера на песню «Тает лед»
paperpaper.ru
Спасатели, студенты ИТМО и «дореволюционный» ансамбль
По звуку новый рэп сочетает в себе электронные барабаны, клавишную подложку, глубокий глухой бас, автотюн (обработку вокала). Как, например, у канадского рэпера Дрейка и шведского Yung Lean: первый показал, что плач сильного мужчины может приносить миллионные доходы, второй — что важнее не звук, а настрой. Примерно так сейчас звучат любимцы школьников Pharaoh и T-fest, белорусский исполнитель ЛСП и участники буйной уфимской группировки DopeClvb. Так звучит и вышедший летом 2017 года альбом петербургского рэпера Ригоса Dub Club.
Ригос (настоящее имя — Игорь) начинал с дэнсхолла — ямайской танцевальной музыки с прыгучим ритмом. Однако сейчас он отошел от классического дэнсхолла и читает под музыку менее танцевальную. За последние пять лет он записался с Гуфом, Оксимироном, «Каспийским грузом». «Бумага» узнала у Ригоса, почему русские рэперы перестали копировать западных и зачем записывать совместные треки с другими исполнителями.
Рэпер Ригос — о «ямайском стайле», альбоме с Гуфом и поклонниках во «ВКонтакте»
— Ты раньше очень ругал русский рэп за вторичность.
— Ну всё изменилось с тех пор.
— Что именно?
— Стало ништяк. Первичный продукт появился. Свои поджанры стали появляться. «Самосный» продукт. Все начинали с копирования, все подражали, но все выросли. Может, в большой хип-хоп-культуре они не шарят в силу своего возраста. Но это и здорово.
— Кто у нас такой «самосный»?
— Посмотри рейтинги. Они не врут. У кого больше подписчиков, кто больше собирает, кто больше кайфует, тот и выигрывает. Тут других критериев быть не может.
— У тебя на Dub Club только один более или менее известный персонаж на фитах (записях с приглашенным исполнителем — прим. «Бумаги») — Shockk. Кто остальные?
— Shenko Nashinal — старый кореш с Ямайки. Я его знаю со времен MySpace. Как и многих, кто сейчас на эстраде. Например, ЛСП. Сейчас уже никто не помнит о нем. Shenko — кореш с тех времен. Я тогда тащился по дэнсхоллу, всех подряд с Ямайки добавлял. Трещал с ними на своем ломаном английском. Он рэпер классный, на ямайском стайле.
— «Адлибы» с Shockk — такой мощный наезд на рэперов.
— Да это прикол, какой наезд? Просто такую атмосферу хотел создать. Наоборот, мне всё нравится, что сейчас происходит. Ну вот хотел немного поднавязать свой вкус.
— Ты вырос здесь?
— Нет. Я родился в Казахстане, потом переехал в Волгоград, потом поступил в универ в Москве, потом переехал в Питер, тут живу 10 лет.
— Вся твоя карьера здесь состоялась?
— Нет. Это только верхушка айсберга.
— Когда начал заниматься рэпом?
— В 12 лет, в 1998 году.
— А дэнсхолл как в твоей жизни появился?
— Через альбом ремиксов на Боба Марли. Там были Баста Раймс, Нэс, Лорин Хилл. Они перепевают с сыновьями Боба Марли его треки. Это был 1999 год. Дэнсхолл сейчас — популярная музыка, те же Major Lazer, Эд Ширан, у Дрейка лучший кореш Popcaan. Дэнсхолл уже не секрет ни для кого.
— Чем знаменит Leslex Beats, с которым ты альбом делал?
— Он работал с альбомом Gusli (совместная работа Гуфа и Слима, вышедшая в мае этого года — прим. «Бумаги»). Он работал со многими. А ты вообще битмейкеров много знаешь-то сам? Они не бросаются особо в глаза. Ими надо интересоваться. Их много. Это целый мир русского битмейкинга.
— С кем из битмейкеров хотел бы записаться?
— Скорее «попробовать навязаться сделать что-то вместе», так можно назвать. Да много. На Ямайке много талантливых продюсеров. Так не сказать, с кем. Они приходят и уходят.
— Как получился трек с Оксимироном?
— Я ко всем на фиты навязываюсь: кто-то должен быть инициатором. Просто написал ему. Если есть интерес, будем общаться. Что мешает людям общаться? Ты же мне написал, я тебе ответил. Ну вот и с Оксимироном так же.
— Тебя закрытость в людях раздражает?
— Нет, наоборот. Я люблю закрытых людей. Они красавчики, самые опасные. Я люблю всех людей. Они все на стайле.
— До «420» — совместного альбома с Гуфом — ты много где работал.
— А ты считаешь, что рэп не работа? Я сейчас стараюсь как-то руками работать, головой, не циклиться на том, что приносит именно деньги. Стараюсь хобби какие-то развивать. С мелкой (дочерью — прим. «Бумаги») появились какие-то хобби. По библиотекам ходить, максимально разнообразить досуг: человеку надо развиваться, приходится всесторонне себя развивать.
— Ты говорил, что сокращаешь каналы поступления информации. Совсем не читаешь новости?
— Когда читаю, когда — нет. Много херни. Стараюсь ограничивать себя. Из инета я выпилился, «ВКонтакте» свой отдал админам, ленту в инсте читаю — у меня 140 человек. Ну и письма проверяю, чтобы больше уделять времени реалу. А зачем написывать, чатиться? Это всё задротство. Мачете не эсэмэсит.
— Рэперов часто пытаются прицепить к каким-то общественным темам.
— Меня это всегда забавляло. Музыкант должен делать свою работу, оратор — свою. Музыкант должен петь. Талантливый человек во всём талантлив. Но не настолько.
— Семейная жизнь влияет на работу?
— Конечно. Полный ребут у меня произошел. Не более, чем, я думаю, в других областях.
— На Versus тебя звали?
— Нет, потому что я сразу высказал свое отношение к этой теме. Просто не понимаю себя в таком формате. Я не вижу, в чем музыка может баттлиться с музыкой. От этого музыка точно проиграет. По другим параметрам — концертов, востребованности, подписчиков — может быть соревнование. Если человек интересен, то это решает.
— Ты считаешь себя востребованным?
— Я стараюсь не обращать на это внимания. Стараюсь сконцентрироваться на творчестве, не считаясь ни с чьим мнением. Я же про себя всё знаю лучше. То, что считает жена, родственники, друзья — важно. А что пишут во «ВКонтакте» в мессенджерах, я важным не считаю. Я таких людей называю виртуальными.
— Есть кто-то, с кем еще хотелось бы на фит?
— Со всеми. Я готов к любому сотрудничеству. Должно быть интересно, востребовано. Нет других параметров крутости, кроме как рейтинги. Но есть и интересность творческая: нужно и молодых продвигать, всё на драфте должно быть. Скоро назову всё.
— Что за двор-колодец на обложке альбома Dub Club?
— Это реальные дворы, просто слепленные в один. Нашел несколько «колодцев», которые сочетались вот так. Пришла просто идея в голову.
— Питер для тебя — это больше окраина или центр?
— Центр, конечно. Всегда радует. Он тут недалеко. 15 минут на «гелике» (так Ригос называет гироскутер — прим. «Бумаги»), без пробок 5 минут на тачке. Я уже на всех районах пожил, мне весь Питер нравится. Не хотел бы отсюда переезжать. Мне тут всё так удобно. Всё, что мне надо, под рукой, близко, здорово.
— А петербургский рэп описать для себя можешь?
— Это не на рэп распространяется, это вся музыка. Не депрессивная, но меланхоличная, романтичная, с оттенком грусти.
В 2017 году хедлайнерами петербургских фестивалей стали рэперы
В России у рэпа до сих пор нет своего крупного фестиваля. Тем не менее почти на всех российских летних ивентах в хедлайнерах — рэп-исполнители. Еще лет пять назад набор хип-хоп-артистов ограничивался в основном Noize MC и «Кастой».
Зато в этом году, например, на Фестивале «ВКонтакте» выступали MiyaGi & Эндшпиль, Jah Khalib, L’One. А хедлайнерами «Стереолета» были украинские «Грибы», чьи песни «Интро» и «Тает лед» знают даже те, кто к рэпу вообще равнодушен. На декабрьский концерт группы в Петербурге продали почти все билеты, несмотря на то, что у «Грибов» был всего один альбом и на тот момент их вживую никто не слышал.
Другой постоянный участник фестивалей этого лета — Хаски. Уроженец Бурятии, переехавший в Москву, дружащий с Прилепиным, ездивший на Донбасс, в апреле выпустил альбом «Любимые песни (воображаемых) людей». На выступлении Хаски на малой сцене «Стереолета» была толпа, еле умещавшаяся на небольшом мысе Елагина острова.
Омская группа «25/17», играющая одновременно рок и рэп, приехала на «Стереолето» с «Нашествия». Один из основателей группы Андрей Бледный Позднухов говорит, что не любит стилистические ярлыки, и считает, что они «для дураков». «Бумага» поговорила с ним о выступлении на «Стереолете», популярности Хаски и о том, почему артист избегает политических высказываний.
Основатель группы «25/17» Андрей Бледный Позднухов — о русском роке, «народных» рэперах и политике
— Ваше выступление весьма необычно смотрелось для «Стереолета».
— Для нас это был интересный опыт. Вчера «Нашествие», сегодня «Стереолето», такой контрастный душ получился. Я считаю, мы должны уметь выступать везде, перед любой публикой.
— Что вам не нравится в русском рэпе?
— Как я понимаю, ты о строчке: «Плевать на ваш хип-хоп, где правит черный властелин, а ты его холоп». Это как раз то, что в русском рэпе мне и не нравится. Его вторичность.
— Но при этом же есть немало достойных артистов: ATL, Хаски, Оксимирон.
— Да, сейчас появилось много интересных исполнителей. С Димой Хаски мы давно знакомы, у него получается делать актуальный рэп и делать это как-то по-русски. Хаски и Hash Tag из Питера — то, что я могу слушать на повторе.
— Вы говорили в одном из интервью, что выигрывает тот, кто собирает больше людей. Сейчас самые популярные — Баста и Оксимирон. Почему так?
— Я не знаю каких-то схем, следуя которым, можно собрать «Олимпийский». Мирон и Василий — очень разные исполнители. Какое-то среднее арифметическое между ними сложно высчитать. Каждый нашел что-то, попал в нерв. Василий вообще народный артист, царь русского рэпа.
— А «25/17» — народная группа?
— Нет, народной группой мы не являемся. Мирон модный, Василий [Баста] народный, а мы как-то параллельно всему существуем.
— К Хаски на концерт ходит в основном публика, далекая от героев его песен. Причем мало людей. Почему, как вы думаете?
— Во внимании всех этих изданий, которые писали про Диму, чувствуется какой-то антропологический интерес. Мол, смотрите, вот вроде человек из народа, а почти такой же, как мы, он даже учился в университете и знает, кто такой Кафка. Такие люди и на концерты стали приходить — из любопытства, из-за моды.
— А по отношению к себе не чувствуете того же самого?
— Когда с журналистами из, скажем так, рок-сегмента общаемся. «Ой, ничего себе, оказывается, есть рэп, кроме Тимати, да еще и не про сучек, и на гитарах тоже умеют, ну надо же». Примерно такая реакция.
— Почему русский рок теряет популярность?
— А что такое русский рок? Ты имеешь в виду некий иконостас, группы, которые мы когда-то в юности слушали?
— Да.
— Любая история рано или поздно заканчивается, но тем не менее «Сплин», «Алиса», Земфира, «ДДТ», «Би-2» продолжают собирать большие площадки, а «Нашествие» остается самым массовым музыкальным фестивалем. В одном из своих интервью Дмитрий Ревякин из группы «Калинов мост» сказал, что рэп — это новый рок. У каждого поколения свой рок. Высоцкий, Цой, Хаски… А субкультурные ярлыки для дураков.
— А сами вы начинали с русского рока?
— Я очень много разной музыки слушал. Русский рок в том числе. В школе, в старших классах, я слушал «Гражданскую оборону», «Калинов мост», «Алису», «ДДТ», «Наутилус», «Кино», «Бригаду С», «Ва-банкъ», «Агату Кристи» и другие, в том числе ныне полузабытые группы: «Апрельский марш», «Нюанс».
— А рэп как начали слушать?
— Я услышал совместный трек групп Anthrax и Public Enemy, и меня это зацепило, заинтересовало.
— Вы поете в «Последнем из нас» «Твое время прошло, ну че ты ноешь, папаша». Это про кого?
— Про людей из советского времени, про тех, кто помнит перестройку. Это и про самого себя в том числе. Время каких-то идей, убеждений прошло. Мы же все растем, что-то понимаем с возрастом. То есть идеи и убеждения могут трансформироваться, а могут просто перестать быть созвучными времени.
— А вам самому не неуютно от тех, кому по 18–20 лет, которые собирают залы?
— Так это же замечательно. Если бы одни старики собирали залы, это всё в русский рок бы превратилось. Рэп он такой, вечно молодой.
Знаешь, если бы мы не собирали, не гастролировали, я бы, может, какой-то дискомфорт испытывал. А так, по факту, я самый взрослый из тех, кто востребован. Я не самый старший из тех, кто читал или читает рэп, но из востребованных и активно гастролирующих — самый старый. Рэп-дед.
— А конечная цель какая? «Олимпийский»?
— Да нет у нас таких целей. У нас их никогда не было. Я не знаю, как так получилось, но никогда не было разговоров об этом, никогда мы не ставили себе таких задач.
Я понимаю, что мы делаем коммерческую музыку. Всё, что приносит деньги, это коммерческий продукт. Если тебе платят хотя бы 100 рублей, то ты уже занимаешься коммерцией, что-то продаешь. Просто кому-то платят 100 рублей, а кому-то — 100 тысяч.
Нам готовы платить за то, что мы делаем. Может, это глупо с нашей стороны, но мы более сфокусированы на каких-то творческих задачах. Это здорово, когда ты собираешь большие площадки, это греет самолюбие и пополняет счет, но для меня важнее сохранить этот огонь внутри, когда ты горишь, это самый крутой кайф.
— От вас часто требуют политического высказывания, тащат на трибуну, а вы отказываетесь. Почему?
— Я песенки сочиняю и не компетентен в этих вопросах. Каждый сам для себя решает. Если артист хочет высказаться, это его право, конечно. Не думаю, что мнение популярного исполнителя важнее, чем мнение дворника.
