Джеймс Уотсон, американский биолог и лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1962 года, прочитал в СПбГУ лекцию «70 нескучных лет в науке». Ученый рассказал, как вместе с Фрэнсисом Криком и Морисом Уилкинсом за 20 минут открыл структуру молекулы ДНК, вспомнил свою поездку в Ленинград и обед в столовой Академии наук и объяснил, почему поддерживает идею генной модификации человека.
«Бумага» публикует расшифровку лекции Уотсона. Советы, которые он между делом дал петербуржцам, выделены жирным шрифтом.
«Принимайте только те советы, которые основаны на опыте»
Я написал книгу, которая была опубликована в США почти десять лет назад. Называлась она «Избегайте занудства». В молодости я стремился избегать занудных учителей и позднее делал всё возможное, чтобы не допустить нудных людей в свою лабораторию. В книге я перечислил правила, которые накопились за всю мою достаточно долгую жизнь. Это стало похоже на десять заповедей, которые я сам для себя создал, потому что родители меня таким вещам не учили.
Некоторые правила довольно простые. Особенно те, что я запомнил в первые десять лет жизни. Например: сильно подкручивайте мячи. Я был мальчишкой, для меня это было по-настоящему важно. Но посмотрите на другое правило: принимайте только те советы, которые основаны на опыте, а не на откровениях. Должна быть определенная причина, логика в системе ваших убеждений. Не верьте на слово без оснований.
Еще одно интересное правило: лицемерие в попытке угодить общественному мнению подрывает ваше самоуважение. Никогда не лгите, придерживайтесь правды. Бывает непросто, особенно если политики или религиозные деятели навязывают вам свои убеждения. Есть пример Галилея, которого подавляла католическая церковь, затем судьба генетики в Советском Союзе: ее серьезно подавлял Сталин, выдвигая своего ставленника Лысенко, который постоянно лгал. В США ситуация обстоит не лучше. У нас идет довольно мощное отвержение человеческой генетики, подмена ее политкорректностью. Многие мои коллеги боятся говорить правду, бояться говорить о существовании этой науки. Сейчас наступили непростые времена. В каждой стране есть определенная политическая корректность, правила которой нужно якобы соблюдать.
«Русская культура всегда была важной частью моей жизни»
Второе десятилетие моей жизни — по крайней мере, первые пять лет из него — было посвящено наблюдению за птицами. Мой папа был орнитологом-любителем. Когда я увидел, как птицы прилетают с юга на север, почувствовал, что передо мной встала моя первая научная проблема. Каким образом птицы ориентируются во время сезонной миграции? Я надеялся, что в будущем изучу именно этот вопрос.
В молодости у меня был еще более важный опыт. Каждую пятницу папа водил меня в библиотеку. Я приносил с собой две-три книжки и читал их на протяжении недели. Особенной дружбы с мальчиками-сверстниками не завел, моими друзьями стали книги. Я любил читать русскую литературу; больше всего мне нравились романы Тургенева. Я плохо видел себя одним из персонажей Толстого, а вот в книгах Тургенева находил ответы на волнующие меня вопросы, и вообще, проблемы, которые затрагивал этот писатель, мне были крайне близки. Русская культура всегда была важной частью моей жизни.
«Это мне казалось самым важным: чтобы моя жизнь была освещена идеей»
Я поступил в университет Чикаго в очень юном возрасте, мне было всего 15. Председатель университета считал, что государственное школьное образование никуда не годилось, и поэтому хотел, чтобы ребята поступали в университет как можно раньше.
Главное, что я вынес из обучения в университете, — умение думать. Понимание идей куда важнее фактов. Нужно из фактов выводить идеи. Это мне и помогло собрать химические элементы в логичную структуру ДНК. Менделеев занимался этим же. Он из элементов собирал систему. Это мне казалось самым важным: чтобы моя жизнь была освещена идеей. По-моему, именно это стало началом моей научной карьеры. Но в молодости идеи появляются редко: знания недостаточно, нужно обязательно знакомиться с идеями других людей.
Еще одно важное событие в моей жизни — знакомство с книгой «Что такое жизнь с точки зрения физики?» Эрвина Шредингера. Он говорил, что значимой частью жизни является передача информации, которую можно копировать. То есть был какой-то химический процесс, который кодировал информацию о жизни. Когда я прочитал книгу, понял, что это куда более интересная проблема, чем миграция птиц. Вот так я превратился из любителя-натуралиста в человека, озабоченного природой генов. И эту книгу мне не педагог порекомендовал, я случайно увидел ее в библиотеке. Ее написал великий физик. Я думаю, что вопрос, который он затронул в книге, интересовал и интересует всех.
Но в молодости идеи появляются редко: знания недостаточно, нужно обязательно знакомиться с идеями других людей.
Меня [тогда] увлекала теория эволюции, работы Дарвина. У моей семьи не было денег, я в университете не жил в кампусе, каждый вечер возвращался домой. Друзей у меня тоже не было, с девушками в университете ни разу словом не перекинулся, никогда не был на свидании. Впервые с глазу на глаз я поговорил с девушкой, когда поступил в аспирантуру, — большая ошибка, я был не готов.
Я обожал биологию и в университете Чикаго был счастлив. Отсутствие друзей меня не огорчало. У меня были чудесные понимающие родители, с которыми можно было поговорить. И еще у меня были книги.
«Выбирайте себе молодых научных руководителей. Лучше стоять у истоков идеи»
Я поступил в аспирантуру, хотел выбрать лучшее учебное заведение. В итоге остановился на университете Индианы. После войны этот университет привлек Германа Меллера, известного на тот момент генетика. Он приезжал в Петербург в 1933 году. Меллер был левым по политическому спектру, поэтому место ему в Техасе, очевидно, не нашлось. Из Америки он переехал в Россию и там встретил человека-катастрофу — Лысенко. Я сам впервые увидел Лысенко, когда приехал в Санкт-Петербург в 1961 году. И позднее, уже в Москве, видел его еще раз. Я пошел в столовую Академии наук и там заметил Лысенко. Я с ним не говорил, конечно, почтения ему никто не оказывал. Это был действительно одиозный человек.
Вернусь к моему поступлению в аспирантуру. В Индиане были замечательные педагоги, поэтому туда я и отправился. Вообще, Индиана была по всем статьям лучшим выбором для меня. Моим научным руководителем стал итальянец еврейского происхождения, который бежал из Италию во Францию, а затем и в Нью-Йорк. В Колумбийский университет его не взяли. Как оказалось, мой научный руководитель тоже был фанатом книги Шредингера. Вскоре я познакомился и с великим физиком Лео Силардом, который тоже интересовался биологией. Он известен тем, что собрал первый ядерный реактор.
Я весьма рано стал встречать правильных людей в своей жизни. Замечательно, что они принимали меня как равного, им было неважно, что я гораздо младше. Общаясь со мной, они не смотрели на меня сверху вниз. Мне везло с ранних лет жизни: я учился в прекрасном университете; когда занимался своей диссертацией, встречался с великими учеными. И вот идея, совет, который я понял в университете Индианы: выбирайте себе молодых научных руководителей. Скорее всего, они будут работать над какой-то новой темой. И тогда вы будете вместе с ними заниматься новой темой с самого начала. Лучше стоять у истоков идеи, чем подхватывать ее позднее.
Я пошел в столовую Академии наук и там заметил Лысенко. Я с ним не говорил, конечно, почтения ему никто не оказывал. Это был действительно одиозный человек.
Второй совет: не удивляйтесь, что молодых ученых все считают наглыми. Это не их вина. Конечно, из-за такого отношения они часто встречаются с трудностями. Например, Георгий Гамов (физик и астрофизик, популяризатор науки, написавший большую часть своих работ в США — прим. «Бумаги»), которому пришлось бежать из СССР. Он был молод и был хорошим другом Ландау. Гамов даже однажды сказал, что я ему напоминаю Ландау. Для меня в тот момент это был величайший комплимент.
Конечно, я стал немного наглым, но, правда, не мог ничего с этим поделать. У меня из-за этого было много проблем. Я стал говорить всем, что думаю, а в Америке, как оказалось, нельзя кому-то говорить, что ты считаешь его дураком. Хотя даже в науке много дураков. В этот период своей жизни я понял одну очень важную вещь: никогда не занимайтесь незначительными темами, боритесь за золото, за то, что станет великим открытием. Когда я смотрел в будущее, понимал, что золотом для меня станут генетика и изучение ДНК.
«Если вы в комнате самый умный, значит, ошиблись дверью»
Я приехал в Европу, провел целый год в Копенгагене, где пытался изучать биохимию ДНК. Конечно, этим у меня не получилось заниматься. Меня заставляли уделять внимание унылым темам. И отсюда еще один совет: как можно быстрее бросайте то, что вас не привлекает, темы, которые вас не интересуют.
Знакомство с великими учеными — с Силардом, с Нильсом Бором — показали мне, что никогда нельзя быть самым умным в комнате. Нужно, чтобы вас окружали люди умнее вас, тогда вы будете чему-то учиться. Если вы в комнате самый умный, значит, ошиблись дверью.
Вскоре после моей работы в Копенгагене мне на глаза попался одна очень интересная фотография. Рентгеновский снимок, который подтверждал, что у ДНК есть повторяющаяся структура. Это означало, что это ген. Поняв его структуру, можно было понять, как он копируется. Фотографию отправили в Лондон, и я ее увидел там. Я подошел к человеку, который представлял эту фотографию, и спросил, могу ли приехать в лабораторию. Человек был очень вежливый, поэтому не дал мне определенного согласия или отказа. Возможно, я проявлял слишком много энтузиазма.
«По сути, мы открыли структуру ДНК за 20 минут»
После этих событий я отправился в Кембридж. Это самое замечательное место на Земле, самый красивый университет в мире, и там работают гениальные люди. Один из таких людей, которых тогда не ценили, — молодой физик Фрэнсис Крик. Он был на 12 лет старше меня и во время войны боролся с немецкими подводными лодками. Крик стал очень важным для меня человеком. Когда я прибыл в Кембридж, он работал на Лоренса Брэгга (лауреат Нобелевской премии по физике за 1915 год — прим. «Бумаги»). Всё, чего хотел Брэгг: чтобы Крик не разговаривал рядом с ним. Крик говорил много и очень громко. Для меня и Крика были особые правила. Нас с ним даже посадили в отдельную комнату, чтобы никто не слышал, как Крик разговаривает. Но мне он очень нравился: он же был таким умным. Относился ко мне как к младшему брату, постоянно давал советы, говорил, что мне стоит делать. Мне очень повезло, что я познакомился с Фрэнсисом.
Скоро мы с Криком построили модель структуры ДНК, которая была полнейшей катастрофой. Мы не знали химию, я же вообще хотел стать орнитологом. Но та работа, за которую мы взялись с Криком, оказалась чистой химией. И как же мы открыли структуру ДНК, если мы не химики? Всё дело в том, что с нами в комнате сидели действительно умные химики. Если бы мы работали с Криком одни, то у нас ничего бы не вышло. Конечно, этим химикам приходилось терпеть голос Крика, но они нам очень помогли.
После этих событий я отправился в Кембридж. Это самое замечательное место на Земле, самый красивый университет в мире, и там работают гениальные люди
Розалинд Франклин работала в Лондоне. Она в действительности должна была выиграть приз и получить за нас Нобелевскую премию. Но, к сожалению, она ни с кем не общалась. Для ученого крайне важно обсуждать свои идеи с другими людьми на всех стадиях их развития. У Франклин была идея, что ДНК — это не спираль. Она даже объявила смерть спиральной ДНК: думала, что всё знает, ей казалось, что у нее есть доказательства, что ДНК имеет не спиральную структуру. Она не смогла интерпретировать полученные данные, ее не научили быть химиком, Франклин делала рентгеновские снимки. Мне, конечно, не следовало этого говорить, но она еще и человеком была не очень приятным. У нее всегда были проблемы с общением. В любом случае нам повезло, что у нее не получилось сделать открытие.
Мы продолжали развивать свои идеи и через какое-то время получили с Криком структуру ДНК. Два дня я ничего не делал, Крик очень переживал за меня, а я просто ходил играть в теннис. Вот так мы сделали свое открытие. Мы поняли расположение атомов водорода — и структура ДНК была открыта. Благодаря своей модели мы поняли, что цепи ДНК закручены в разные стороны. Розалинд Франклин не могла знать этого. Именно модель позволила нам сделать предсказания, которые оказались правдой. Через десять лет я написал книгу «Двойная спираль», в которой была описана история нашего открытия. По сути, мы открыли структуру ДНК за 20 минут. Просто сели, собрали модель и поняли, что правы. Потом пошли пообедать.
В первом предложении о Кирке в моей книге написано, что я никогда не видел, чтобы он вел себя скромно. Все сказали, что я абсолютно прав. Согласно книге, когда мы сидели за обедом в тот день, Крик сказал: «Мы раскрыли структуру жизни». Мы действительно так думали, но в Кембридже так говорить было нельзя, нужно было быть скромными. Но я всё же решил добавить эту фразу Крика в книгу, чтобы показать его характер. Целых три месяца после открытия Фрэнсис каждый день приводил кого-то к нам в кабинет и показывал нашу модель. Мне уже надоело в очередной раз выслушивать рассказ Крика. Тогда он сказал мне: «Джим, ты просто не понимаешь всю важность нашего открытия». Нет, я всё понимал, но британские манеры не позволяли нам возгордиться.
«Потом меня уволили из-за моей неполиткорректности»
Мы уехали из Кембриджа в августе. Нам не пришло в голову попросить кого-то сохранить нашу модель. Поэтому ее очень быстро разобрали на сувениры. Оригинальная модель хранится по частям у разных людей. Когда BBC снимали фильм обо мне и о нашем открытии, им пришлось построить новую модель, которая сейчас находится в Музее науки в Лондоне.
Мы с Криком пытались сделать еще одно научное открытие, но у нас ничего не получилось. Я начал работу в Гарварде, где в 1959 году мы открыли способ, которым РНК передает информацию. Таким образом, мы окончательно разобрались с РНК и ДНК.
В 1961 году на биохимической конференции в Москве был предложен способ создания полипептидов. Мы пытались взять этот способ за основу, но поняли, что в этом процессе должна участвовать транспортная РНК. Так или иначе нам удалось разрешить эту проблему к 1966 году.
Мы с Криком пытались сделать еще одно научное открытие, но у нас ничего не получилось
Крик забросил тему ДНК, потому что перед ним уже вставала необходимость проводить конкретные эксперименты, а не просто размышлять. Я заинтересовался связью вирусов и рака, потому что знал, что там как-то замешаны гены. Я тоже отошел от изучения ДНК. Большим открытием стало понимание того, как можно вырезать и рекомбинировать ДНК, а также открытие в 70-е годы секвенирования ДНК (общего названия методов, которые позволяют установить последовательность нуклеотидов в молекуле ДНК — прим. «Бумаги»).
Попытка полностью секвенировать ДНК заняла у нас 10 лет. И на это мы тратили всего 200 миллионов в год, что составляет 2 % от годового бюджета США. Самая сложное — найти деньги. Потом меня уволили из-за моей неполиткорректности. Хотя я даже рад, что ушел. Там меня заставляли заниматься химией, а я в ней ничего не понимаю.
«Нужно улучшать природу человека»
Я считаю, что двигаться нужно в направлении улучшения человека. Возможно, при помощи ДНК. Моя первая цель — создание людей с иммунитетом к раку. Мне кажется, что люди глубоко убеждены, что эволюция прекратилась. На самом деле наша эволюция всё еще существует, может, нам нужно ее ускорить, чтобы выжить в новых условиях? Нужно просто принять эти новые границы науки.
Мы хотим, чтобы все люди были равными, чтобы не было людей второго сорта, но эволюция работает по-другому. Эволюция — отбор лучших, ее не волнует, что кто-то остается на втором плане. Есть конкретные гены, которые влияют на характер, на будущее людей, на их интеллектуальный уровень.
В Европе сейчас ведутся исследования в этой сфере. А в США такие формулировки считаются неполиткорректными. Америка — очень странное место, поверьте мне. В России мне легко и приятно. Вы принимаете меня, вам нравится моя работа, а в США ситуация сложнее. Там моя работа воспринимается как пощечина общественному мнению. Думаю, что президент Трамп меня очень бы поддержал. А декан Гарварда меня в глаза видеть не хочет. Получается, что мы закрываем глаза на правду.
Нужно улучшать природу человека. Мы знаем, как функционирование генов-супрессоров опухолей предотвращает образование рака у слонов, например. Или мы можем, выявляя мутацию гена KRAS, определять, у кого может возникнуть рак, а у кого нет.
Мы хотим, чтобы все люди были равными, чтобы не было людей второго сорта, но эволюция работает по-другому. Эволюция — отбор лучших, ее не волнует, что кто-то остается на втором плане
Люди делают ошибки, а я говорю, что если вы стоите на крайних рубежах науки, то очевидно, что без ошибок не обойтись. Ничего страшного. Ошибки совершать необходимо. Я против любых ограничений до проведения эксперимента. Ограничения можно вводить только тогда, когда эксперимент показал свою несостоятельность. Многие чувствуют себя на этих рубежах науки некомфортно. Они боятся новых открытий, но если вы стоите на передовой научной мысли, то вас нельзя ограничивать. Возможно, мы сможем создать человека, у которого будет иммунитет к раку. Может быть, мы найдем ген, который сотрет с лица земли республиканцев.
Я, например, пытаюсь создать препараты, которые излечат рак. Но после их создания моей главной целью будет сделать их доступными и недорогими. Сейчас фармацевтическая отрасль и отрасль биотехнологий в США и Европе очень безответственно относятся к своему делу. Их главная задача не сделать людей здоровыми, а обогатить себя, набить карманы. Препараты стоят гораздо больше, чем люди могут себе позволить.
Мы разработали препарат по борьбе с мышечной атрофией. Чтобы выдвинуть его на рынок, нам пришлось сотрудничать с представителями бизнеса. И они установили ценник в 600 тысяч долларов за курс лечения этим препаратом. Но кто сможет платить такие деньги? Правительство?
Капитализм и медицина несовместимы, главная задача медицины не делать деньги. В Соединенных Штатах медицина настолько дорогая отрасль, что больницы уже стали бизнес-предприятиями. Но врачи не должны становиться бизнесменами.
«Если вам нужна помощь, старайтесь найти ее как можно быстрее»
[Когда я отошел от темы ДНК,] стал писать книги. Написал около десяти книг про Гамова и остальных. Я всегда увлекался книгами, но большим открытием для меня стало то, что я могу и сам их писать. <…> Мне нравилось писать «Двойную спираль». Это ведь такая интересная и неожиданная история. Никто не мог предположить, что Розалинд Франклин, имея фотографию ДНК, не сможет сделать это открытие. Она не думала про правило, которому я всегда следую: не стесняйтесь просить помощи. Если вам нужна помощь, старайтесь найти ее как можно быстрее. Нас учат в школе, что не надо этого делать, что мы со всем справимся сами. Но если вы стоите на передовой, вам нужна помощь.
Я здесь благодаря людям, которые меня воспитывали в детстве, которые учили меня читать книжки и говорить правду. Я благодарен и моему университету. Моя научная карьера — это я, мое воспитание и мои гены. Мой предок был золотоискателем. В Калифорнии он открыл свой магазин для золотоискателей. Благодаря этому магазину он стал богатым. Я думаю, что именно гены заставили меня и моих предков идти на передовую.
Подводя итоги, я могу сказать молодым ученым и молодым людям вообще: не бойтесь раздвигать горизонты, не бойтесь передовых рубежей, будьте хорошими людьми и всегда обращайтесь за помощью. Возможно, не стоило этого говорить, но мне уже практически 90 и, кажется, я неплохой человек, может быть, даже хороший, поэтому должен понимать что-то в таких вещах.
