На прошедших «Февральских диалогах», организованных «Открытой библиотекой», прошла дискуссия Михаила Козырева и Дмитрия Ревякина, которую провел Николай Солодников. Гости обсудили войну в Украине, разделение общества и то, как изменилась русская музыка за последние годы.
«Бумага» поговорила с Михаилом Козыревым, продюсером и радиоведущим, о том, как в реальной жизни относятся друг к другу враждующие из-за политики музыканты, откуда в русском хип-хопе национализм и кто виноват в том, что фестиваль «Нашествие» превратился в патриотический праздник с военным шоу.
Фото: Анна Груздева
— Перед интервью я посмотрел передачу «Sosтрадание» (марафон НТВ после теракта в Беслане в 2004 году — прим. «Бумаги»), в которой на одной сцене были Владимир Соловьев, группа «Океан Ельзи», Юрий Шевчук и Гарик Сукачев. Теперь этих людей нельзя представить в одном эфире, рядом друг с другом?
— Нынешнее время служит яркой иллюстрацией тезиса «Сон разума рождает чудовищ». Я отношусь к тому, что творят люди, которых я знаю и которые казались адекватными, как к болезни. Больных людей осуждать нельзя.
Кто-то идет на подлость сознательно, кто-то — под воздействием ядовитых паров, которые извергаются с экранов. Кто-то меняет свое поведение из-за карьерных соображений. Кто-то — из-за соображений материальных: те, кто ведет пропаганду на федеральных телеканалах, получают фантастические деньги.
Я отношусь к тому, что творят люди, которых я лично знаю и которые казались адекватными, как к болезни. Больных людей нельзя осуждать
С тем же Владимиром Соловьевым меня связывает конкретная человеческая история. Несколько лет назад на меня ночью напали на Патриарших: сломали нос, отобрали сумку, компьютер, телефон. Скорая меня увезла в какую-то больницу, где в течение нескольких часов никто ко мне не подходил. А когда сломан нос, все время хлещет кровь. Нормальную больницу помог найти Соловьев: сам позвонил, за 20 минут решил вопрос — меня перевезли в другую больницу и моментально оказали помощь. Соловьев еще и скандал в эфире поднял: заклеймил милицию, которая ничего не делала (тогда Соловьев и Козырев были коллегами по «Серебряному дождю» — прим. «Бумаги»).
Человеческое начало есть внутри каждого из этих людей. В бытовом общении, я уверяю вас, они к своим коллегам и приятелям относятся хорошо. И Макаревич, и Вакарчук пожмут им руки, когда встретятся за кулисами. Другой вопрос — выйдут ли они на одну сцену. Сейчас, конечно, нет.
— Эта болезнь, о которой вы говорите, она излечима?
— Надеюсь. Я уверен, что через годы мы услышим от всех этих людей исповеди о том, как все это происходило. Но вычеркивать их из жизни, требовать для них суда и заключения за решетку, мне кажется, означает множить зло.
Фото: Анна Груздева
— Вы говорили, что в «Нашествии» всячески избегали политики. В прошлом году фестиваль превратился в такой патриотический праздник с военным шоу. Вам самому не жалко того, что с ним происходит?
— Я очень тяжело это переживаю: «Нашествие» — мое детище. Когда ребенок растет, родители надеются, что он получился порядочным и хорошим, но в любой семье нет стопроцентной гарантии, что он не поведет себя иначе.
Если бы я сейчас был причастен к руководству фестивалем, ни один чиновник из министерства обороны не подошел бы к сцене и на пушечный выстрел. Никаких танков и истребителей не было бы. Коллеги, занимающиеся фестивалем, разводят руками: «Надо же как-то привлекать аудиторию» или «Кто же знал, что в последний момент министерство пришлет генерала, который будет сидеть на пресс-конференции в центре и, как хозяин, отвечать на вопросы».
Если бы я сейчас был причастен к руководству фестивалем, ни один чиновник из министерства обороны не подошел бы к сцене и на пушечный выстрел
Но есть еще один важный аспект: организаторы, к сожалению, очень тесно связаны с государством, без его разрешения ни один фестиваль не прошел бы. Это музыканты — свободные птицы, они могут решать, выходить на сцену или нет. Но для промоутеров это [работа с государством] залог их деятельности: они не могут обойтись без чиновников, без ОМОНа. И я понимаю, что могу так говорить только потому, что никак с ними не связан и никто не может отобрать у меня ничего, кроме работы с частными каналом, радиостанцией или театром. Они не могут встать во весь рост и сказать: «А пошли вы на *** (к черту — прим. «Бумаги»), уважаемые господа генералы».
— Вы говорите, что многие наши музыканты поют о личном, хотя те же Васильев из «Сплина» или Евгений Федоров из Tequilajazzz в интервью рассуждают о политике. Почему музыканты не выносят эти вопросы в свои песни, хотя, к примеру, на Западе это распространенная практика?
— Думаю, здесь не последнюю роль играет обычный человеческий страх. Очень страшно быть артистом, который зарабатывает на возможности давать концерты и при этом громогласно заявляет о своих убеждениях, противоречащих линии партии.
Никто никому ничем не обязан. При этом надо понимать, что, к примеру, от Земфиры нельзя ждать политических высказываний — она вообще не про это. Точно так же Radiohead имеют полное право не участвовать ни в каких фестивалях типа Live Aid или Depeche Mode — не высказываться на такие темы. У них своя система координат и уважаемое мировоззрение. Боно промолчать не может, его группа страдает от того, что он вписывается во все эти инициативы, они смотрят на это, плотно стиснув зубы. А Том Йорк или Бьорк — могут молчать. Это показатель того, что один достойнее других? Нет.
Что же касается нас, то люди, конечно, ссут. Увы.
— Хорошо. Но нет не только, условно, песен протеста, но и нормальных внятных высказываний на тему, к примеру, любви к родине и патриотизма. Почему?
— Я сам себе часто задаю этот вопрос. И у меня нет на него готового ответа.
Для того чтобы такие песни появились, страна должна объяснить самой себе, кто мы, куда идем, какие чувства испытываем к собственной родине.
Что же касается нас, то люди, конечно, ссут. Увы
Такие песни не рождаются, так как советское наследие постоянно тянет нас в пропасть. Люди лучше споют о чем-то камерном и неважном, чем сделают непошлую песню о любви к родине. Хотя опять-таки есть исключения. Есть музыканты, которые говорят о родине не как об абстрактном понятии, а как о доме.
— Среди них немало националистов. Причем, что поразительно, таких много и среди хип-хоп-исполнителей, те же «25/17» — они очень популярны. Почему так происходит?
— Думаю, это издержки времени. К сожалению, уличная поэзия у нас очень скудна, а сам жанр пришел к нам усилиями не очень глубоких музыкантов, которые посчитали, что хип-хоп — это в первую очередь о жопах и количестве у тебя золота, тачек и телок.
Тиматиподобная туса долгое время была единственной, ассоциировавшейся с хип-хопом. Но посмотрите на современные тексты Басты и «Касты». И «Русский подорожник» группы «25/17» — это точно про родину и это очень сильное высказывание. Там есть, над чем задуматься и с чем поспорить.
Фото: Анна Груздева
— Я хотел бы еще раз вернуться к «Sosтраданию»: может ли сейчас трагедия объединить музыкантов?
— Не исключено. Но это очень сильная гипотетика. Трагедия с Немцовым не станет бикфордовым шнуром, который приведет к созданию подобного марафона: Немцов ассоциировался с оппозицией, а факт потери человека отошел на второй план. Масштабы же трагедии в Беслане были настолько чудовищны, что стерли какие-либо различия в позициях. Но я, конечно, не хочу повторения ничего подобного.
— Вы пытаетесь как-то понять мышление тех, кто по другую сторону условных баррикад? Есть, по вашему мнению, здравый смысл в их словах?
— Безусловно. Я вел долгие разговоры с Володей Шахриным (вокалист группы «ЧайФ» — прим. «Бумаги»), который публично о происходящем не высказывается, но ездит в лагерь беженцев с Донбасса под Екатеринбургом. Не афишируя, он привозит микроавтобусы с предметами первой необходимости и едой. Упрекать его ни у кого не повернется язык.
С теми представителями культуры, которые выступают за Донбасс, надо стараться вести диалог. Это получается не со всеми, но все же получается. Большинство моих екатеринбургских приятелей придерживаются государственной точки зрения, мы с ними говорим. С Захаром Прилепиным мы говорим, не баним друг друга в том же Facebook. Но виртуально доказать свою позицию сложнее, чем сидя за столом или выпивая вместе.
