После долгого перерыва Татьяна Толстая выпустила сборник «Легкие миры», в который вошли ее тексты для журнала «Сноб», интервью и посты в социальных сетях. Во время своего петербургского тура писательница представила книгу в нескольких петербургских книжных.
«Бумага» публикует замечания Толстой о глухом раздражении к Facebook, возможности возвращения на телевидение, невежестве Захара Прилепина и постах Артемия Лебедева.
Татьяна Толстая
Писательница и телеведущая
О новой книге
Книга состоит из трех разделов. Первый — это, скорее, художественная литература, вещи, написанные с прицелом на художественность; несколько текстов, которые в разное время публиковались в журнале «Сноб». Там же несколько текстов, примыкающих по смыслу. Эта часть называется «Легкие миры», по одноименной повести. Вторая часть называется «С народом». Это разные зарисовки, проистекшие от моих встреч с народом, такая бытовуха: вышла на улицу, случилось что-то интересное, пришла, записала. Третья часть называется «Может быть, свет». Это время от времени возникающие тексты о том, что ты видишь: помимо этого бренного мира, где мы все ходим, как жвачные животные, есть и другой мир, есть мысли о нем, порывы и прорывы. Мир не тупое животное, в нем тоже может быть свет. Затем идут интервью, которые у меня брал Иван Давыдов, остроумный московский журналист, и маленький рассказик, который называется «Волчок», он и завершает сборник.Следующее издание этой книжки выйдет в целлофане, и на нем в крупном кружке будет написано «18+»Та часть, что написана не для «Сноба», — это тексты, которые я пишу на регулярной основе и публикую в «Живом журнале» или Facebook, куда в последнее время перебралась. Но Facebook мне не очень нравится — там все тексты проваливаются, он показывает от силы треть нашей ленты, мы много чего упускаем. Нельзя сказать, что каждый пост очень полезен, что там что-то страшно важное, но все равно — факт, что программа сама решает, что мне читать, а что нет, вызывает у меня глухое раздражение. Так цензура и начинается: кто-то решает, что тебе читать, а что нет. Внимательный читатель может увидеть, что на книге написана маленькая цифра «18+». Это означает, что в книге используется ненормативная лексика, она же запретная, она же — подпадающая под закон. Следующее издание этой книжки выйдет в целлофане, и на нем в крупном кружке будет написано «18+». Это будет еще больше привлекать читателей — все захотят узнать, что такого непристойного я сказала. Нам теперь запретили выражаться, а выражаться мы будем и будем делать это изощреннее — запретители увидят, что их попытки нас ограничить бесполезны.
Фрагмент программы «Школа злословия»
О «Школе злословия»
В прежнем виде «Школа злословия» больше существовать не будет. Двенадцати лет достаточно. И мы с Авдотьей Андреевной не будем вместе вести другую программу. У нас есть чем заняться. Возможно ли для меня возвращение на телевидение в какую-то интервьюирующую программу? При некоторых условиях это могло бы быть возможным, но пока эти условия не осуществляются. «Школа злословия» вполне могла бы длиться еще, но нас не продлили. Нас гоняли по эфиру, сокращали время, а в этом году совсем взбесились и закрыли. Программа была очень дешевой для телевидения, мы были низкооплачиваемыми сотрудниками и, в конце концов, она никому не мешала. Мы тихо разговаривали с интеллигентными никому не известными людьми. Программа именно как «школа злословия» просуществовала первые пару лет. Она была задумана как передача, в которой мы срывали с людей маски и показывали, что в жизни они совсем не такие, какими кажутся. Это работало, пока мы приглашали, например, политиков. Сначала политики охотно к нам шли — у нас были Горбачев, Гайдар, Явлинский и Чубайс. Но потом политики перестали ходить — мы отчетливо видели, как меняется время. И сама идея передачи перестала быть такой актуальной. Злобных уже не хотелось звать — с ними и так все понятно, разоблачать некого. И понемножку все это превратилось в приглашение малоизвестных людей, которые нам интересны. Я очень благодарна каналу НТВ, что они нас терпели, и не держу никакой обиды. Мы были не их форматом.О Захаре Прилепине
Захар Прилепин — человек глубоко невежественный. Очень талантливый, спору нет, но глубоко невежественный. Он вроде бы заканчивал какой-то университет. Если это правда произошло, то совсем тяжелый случай, потому что у него не образовался костный скелет — он как вошел голым, так и вышел. Он ничего не знает и не понимает, как это — знать. Он чует. Если бы он был зверем, то ходил бы на четвереньках, принюхивался, валялся, зарывал за собой, а тех, кто не зарывает, обвинял. Он из другого мира. Я читала его роман «Санькя». Очень хороший роман. Мне очень понравилось, что там нет ни тени интеллигентности. Я хорошо знаю, как пишут интеллигенты. У них другая структура сознания, имеется край, за который интеллигент не пойдет, такая оградка на балконе. А у этого оградки нет. Лучшие страницы «Саньки» — те, где герой заходит в магазин, и в магазине много — пятнадцать или сколько там — сортов колбасы. Ярость слепит герою глаза. Столько колбасы! Сволочи, сволочи! Он не может терпеть, материальный мир его душит. И вот он выбегает во двор, хватает какой-то лом или кувалду и крушит «Тойоту», на которой приехал человек, чтобы купить этой колбаски. И от этого он испытывает облегчение. Это как будто у тебя есть знакомый директор зоопарка, и он тебя провел, чтобы посмотреть, как там в клетках живут звери.Злобных уже не хотелось звать — с ними и так все понятно, разоблачать некогоЯ думаю, что если бы этих захаров прилепиных было много и они выходили бы стаями, то нам, людям в очках, приходилось бы запирать ворота и тихо сидеть, пока они не пройдут. Вандалы — это особая вещь; он в своем праве, вандал. Но я не помню, чтобы был такой случай в русской литературе, когда вандал смог написать роман, другой, третий. Я не говорю даже про то, что Прилепин сталинист. У него лучший писатель — Леонов. А Леонов — это такой крепкий писатель, яркий, но очень дурного вкуса. И выбрать Леонова как самого-самого-пресамого — это очень странно, это показывает, какие у Прилепина рецепторы. Он любит, чтобы было ярко, Захар такого горьковского направления. И, конечно, я для него абсолютно невыносима.
О писательстве
Писатель — это псих. Особенно с точки зрения не пишущих людей. Не писать ты не можешь. Вся твоя умственная деятельность заключается в том, что ты видишь какие-то сны наяву, у тебя в голове идет что-то вроде кино, и все это хочет перевестись в слова. Пока ты не назовешь, пока не выберешь для этого термин, тебя страшно раздражает, что мир стоит неназванный. Для тебя это совершенно невыносимо. Кроме того, необходимо, чтобы все приобрело какую-то законченность. Поэтому все начинает превращаться в зарисовки, рассказы. Есть ощущение рамки, в которую нужно все поместить. Понимание формы, по-видимому, врождено такому человеку. Ну и, соответственно, ты хочешь добиться совершенства. Другое дело, что вряд ли ты попадешь в ситуацию, когда вскричишь «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». Да и он это сказал только один раз. Но он — гений. А ты ходишь с ощущением недоделанности, недостопроцентности. И вот если ты не делаешь всего этого, испытывая потребность, ты страшно маешься, мучаешься и так далее.
Об Артемии Лебедеве
Мне очень нравится, как Артемий пишет. Он гораздо более лихой писатель, чем я. То, что мне всегда давалось с трудом и что много лет разрабатывала — легкую руку, легкий синтаксис, — ему дается легко. У него нет никаких проблем ни с композицией — он ее очень хорошо чувствует, — ни с точкой входа в текст. Он замечательно умеет это делать. Пишет по принципу «необходимо и достаточно»: сообщает ровно столько, сколько он хочет сообщить, в ярком коротком тексте. Ему нечему учиться, он все знает. Если бы было время и Артемий захотел, то написал бы книгу. И он знает, что я это дело одобряю. Я, конечно, не вишу над ним, знаю, что этого делать нельзя, и сама никому не позволяю висеть надо мной, но периодически говорю, что неплохо было бы выпустить книгу очерков. Кроме отсутствия времени, ему ничто не мешает.Мне очень нравится, как Артемий пишет. Он гораздо более лихой писатель, чем яЯ не знала, как воспитывать детей, и до сих пор не понимаю, что значит «воспитывать». Когда они были маленькими, у нас сломался телевизор, и я решила, что новый покупать мы не будем. И дети росли без телевизора. У них были диафильмы, они читали, я им показывала, как пишут стихи, — они сочиняли. Я показывала им рифму — главное, чтобы там была какая-нибудь козявка или что-то такое, над чем можно посмеяться. А потом придумывала разные глупости, чтобы объяснить, что такое ямб и хорей. Только так, только играючи можно чему-то научить.
