С начала июля действует закон о запрете нецензурной лексики в теле- и радиоэфире, кино, а также при публичном исполнении произведений искусства. Президент СПбГУ и автор проекта «Давайте говорить как петербуржцы» Людмила Вербицкая рассказывает о том, почему этот закон был не нужен, когда она позволила себе ругнуться и как демократия повлияла на употребление мата.
Людмила Вербицкая
Президент Санкт-Петербургского государственного университета
— В моей жизни была одна история. Когда умер мой предшественник, Станислав Петрович Меркурьев, я узнала, что закрыта военная кафедра в университете. Я понимала, что это значит: будут призывать ребят. Понимала, что значат эти два года, проведенные в армии. И поэтому решила, что сделаю все для того, чтобы сохранить кафедру. Когда я пришла к начальнику Генерального штаба с подписью министра обороны (тот написал, что согласен с тем, чтобы сохранилась военная кафедра в университете), то Колесников, который тогда был начальником Генштаба, посмотрел и спрашивает: «Это чья подпись?». Я отвечаю: «Как? Это же ваш министр». Он говорит: «Да? Ну а что мне подпись министра?».
В результате все завершилось благополучно, потому что я была приглашена на заседание правительства, посвященное проблемам образования. И попросила еще пять минут, чтобы рассказать, что для начальника Генерального штаба подпись министра ничего не значит. Тот акт, который они написали, был чистая липа. Поэтому я уехала оттуда уже с актом о сохранении кафедры, подписанным Виктором Степановичем Черномырдиным. Вот это был тот случай, когда я слова, — которые знала и как профессионал, и как человек, который провел несколько лет в детской трудовой воспитательной колонии, — вспомнила. Но при этом абсолютно уверена, что ни один интеллигентный человек не имеет права их произнести вслух.
Вот это был тот случай, когда я слова, — которые знала и как профессионал, и как человек, который провел несколько лет в детской трудовой воспитательной колонии, — вспомнила
Первое, я никогда бы такого закона, если бы была в Думе, не приняла. Потому что у нас есть закон «О русском языке», принятый в 2005 году. И там этот закон уже все запрещает, что нужно запретить. У нас одна беда: много законов, но не все выполняются.
Второе, проблема в том, как воспитываются дети и как формируются морально-нравственные основы общества. Главное, чтобы люди понимали, чему надо учить. И мне кажется, что вот именно такая раскованная жизнь и вседозволенность, которые пришли вместе с нашим новым демократическим обществом, и привели к усилению мата, к его расширению. Если бы сегодня начинали воспитывать детей не тогда, когда они придут в школу, — а если бы любая мать, понимая, что в ее организме уже растет ребенок, вела бы себя соответствующим образом (а мы понимаем хорошо, что ведь все закладывается в ребенке в организме матери), наверное, иначе бы дело и обстояло потом. К сожалению, у нас огромное количество детей растет или в неполных семьях, или вообще без родителей — и вот они попадают на улицу, на вокзалы, и, естественно, там ничему хорошему их не могут научить.
Я ехала в автобусе, и стояли прекрасные четверо или пятеро молодых людей. Обувь начищенная, одеты прекрасно и стрижка замечательная. Но то, что я услышала из их уст… Они закончили свой диалог, и я говорю: «Ребята, а вот можно теперь то, что вы сказали, иначе произнести, без единого вот этого самого слова?». Один из них, он или постарше был, а может, поумнее, говорит: «Слушай, ребят, а давай попробуем?». Вы можете себе представить: они попробовали, и речь их — на очень важную тему, кстати, о происхождении жизни — совершенно другой была. И они говорят: «Ну надо же, оказывается, можем».
